Они с Джульеттой провели вторую половину дня в зверинце. Анри никогда раньше не заходил сюда с кем-то из гостей, и он подивился тому, как хорошо созданы здешние иллюзии. Там, где Анри видел всего лишь пару скучающих лягушек-быков, лениво ловящих языками мух, Джульетта видела двух свирепых огнедышащих драконов. Чинно сидящий в маленькой клетке попугай предстал перед ней в виде феникса, сгорающего и триумфально возрождающегося из пепла. Рой мотыльков превратился в рой огромных бабочек размером с обеденную тарелку с крыльями, сверкающими, как бриллианты. Джульетта была зачарована. Он чувствовал ее изумление и восхищение.
Но этого было недостаточно.
Он видел, что каждая иллюзия – это как сладкое лакомство, восхитительное, но не могущее утолить ее голод. Анри весь день не оставлял своих попыток, показывая ей одно чудо за другим и расспрашивая ее о ее жизни, о ее детстве. Но все эти дороги в конечном счете вели к Клэр, поскольку все желания Джульетты были сосредоточены на ее сестре. И ему никак не удавалось распутать этот узел. Когда он оставил ее перед дверью номера, вид у нее был еще более грустный, чем прежде.
Он терпел неудачу.
Он помассировал виски основаниями ладоней. Если Джульетта и дальше будет думать, что ее сестру обманом заставили забыть ее, она не станет откровенничать, и он так и не поймет, чего она хочет на самом деле. Сейчас впечатление было такое, будто у нее есть только одна мечта – восстановить те отношения, которые связывали ее с Клэр. Но это было невозможно.
Какая же она, правда Джульетты? Чего она хочет на самом деле?
Он подумал о ее первом вечере в «Сплендоре». О том, как он обнимал и расспрашивал ее:
Ее ответ был прост и загадочен.
Обычно в такие моменты в мозгу Анри звучали советы Стеллы, но на сей раз он подумал о Тео, наставления которого нередко бывали полной противоположностью рекомендациям его жены.
Решение вертелось в мозгу Анри подобно стервятнику, описывающему круги, ожидая, когда раненое животное наконец умрет. Но он продолжал отворачиваться, не желая принять это решение. Затем его надежда испустила последний вздох. Он знал, что ему нужно делать. Это будет неприятно, но другого выхода нет.
Он должен сказать Джульетте правду.
Разговоры с гостями никогда не вызывали у Анри нервозности. Это была часть его работы – беседовать с гостями, льстить им, делать так, чтобы они чувствовали себя непринужденно, и это было для него так же легко и естественно, как дышать. А потому, стоя на следующее утро перед дверью номера Джульетты, он не сразу понял, почему ему настолько не по себе.
А вдруг он совершает ошибку?
Стелла и Тео предъявляли своим сотрудникам два требования. Во-первых, они требовали ревностно охранять секреты «Сплендора», поскольку отель при всех обстоятельствах должен быть неизменно окутан тайной.
Второе требование заключалось в том, что, уезжая, каждый гость должен быть в высшей степени удовлетворен своим пребыванием в отеле. В «Сплендоре» не должно быть обыкновенных дней – не говоря уже о неудачных. Каждая трапеза была восхитительной, здесь не бывало неважных мелочей. Здесь не велись неприятные разговоры, здесь были невозможны неудачи. Отель обещал своим гостям совершенство, и Стелла и Тео требовали, чтобы их сотрудники непременно добивались его. Для каждого гостя. Каждый раз.
Но в нынешнем случае Анри мог выполнить только одно из этих требований. Если Джульетта не получит ответов, она покинет отель в высшей степени неудовлетворенной. Но, если она узнает правду, то это может разрушить волшебство. И то, и другое – это риск.
Но, кажется, Джульетта такой человек, который предпочитает уродливую правду красивой лжи.
Он поднял руку и постучал в ее дверь.
Она открыла не сразу, и он затаил дыхание, боясь, что она так и не откроет. Но наконец дверь распахнулась. Джульетта была одета просто – в темно-синее хлопчатобумажное платье и босоножки. Ее волосы свободно ниспадали ей на плечи. Ни одна иллюзия не пристала к ней – наверное, сегодня утром она даже не смотрелась в зеркало, – и Анри был очарован ее неприукрашенной красотой. Ее носом с небольшой горбинкой и россыпью веснушек. Крошечным жемчужно-белым шрамиком на подбородке. Бледно-розовыми овалами ее ногтей, которые она привыкла грызть, когда волновалась.