Сплошная видимость (СИ)

— Чувствую себя превосходно… — сонно улыбнулась я, наблюдая, как небо кружится, словно на карусели, и траектории звезд превращаются в тонкие сияющие круги, сплошь зарисовавшие ночную тьму. От них становилось так светло, что я щурилась, но это мало помогало, и пришлось приложить ладонь к глазам. Край ее мазнул по лбу и собрал чуток мелкой испарины. — Тут так жарко: наверное, полдень. Но я лучше останусь на этом пекле, чем вернусь домой и устроюсь в банк. Почему никто не предупреждал при поступлении в колледж, что можно выучиться ненароком на профессию, из-за которой потом будет хотеться повеситься…

— Рина, пойдем-ка в медпункт…

Обхватив за худые ватные плечи, папа помог мне привстать. Едва верхняя половина тела осознала, что находится перпендикулярно земле, меня тотчас вырвало на плитку!..

— Рина!..

Возглас отца, его большие теплые руки, меня подхватившие, вот и все, что я помню… Периодически сонный туман, похожий на молоко, не на дымку, чуть развеивался, и, лежа в номере на своей постели, я видела сквозь щелки полуприкрытых век местного врача да папу, угрюмо сидящего на краю кровати Люка. Раза два меня заставили что-то выпить, еще раз — какую-то таблетку запить водой. Я послушно делала все, чего от меня мягко требовал доктор, так как сила воли моя тоже спала — и куда крепче остального сознания. Чем ярче свет разгорался за окнами, тем легче мне становилось. Головокружение исчезло, мысли оставались при мне, больше не просачиваясь наружу в виде бормотания и полноценных реплик. Большая пухлая подушка под затылком и лопатками была мягка, как облако. Свежий утренний воздух заглядывал в одно открытое окно, будто переживающий за меня близкий, прохаживался по номеру-палате и тихонечко покидал комнату, чтобы не мешать мне досыпать.

Лишь когда я протерла глаза и села, оперевшись плечами и головой на спинку кровати, я вспомнила особенно откровенные обрывки секретов, которые выболтала отцу до того, как меня вырвало шоколадом. Стало стыдно перед уборщиком… страшно и грустно от вины перед отцом…

— Как ты? — встрепенулся папа, задремавший против собственной воли в одежде поверх покрывала на соседней кровати.

— Вроде ничего… Но есть очень хочется… И горло болит… — сквозь резь сглотнула я. От одного раза так слизистая бы не пострадала: видимо, рвало меня и после отключения сознания, может, одним желудочным соком, когда желудок опустел.

Отец встал с кровати Люка, опустился возле моей на колени и прижал мою бледную холодную кисть к своим губам и колючей щетине.

— Прости меня, пожалуйста… — с болью произнес он.

— Господи, пап, ты чего… — испугалась я, ранее его таким еще не видавшая.

— …Я должен был слушать тебя, верить тебе, а вместо этого настоял на своем, и эти проклятые новые таблетки сотворили с тобой такое… Здешний врач сказал, у них много побочных эффектов из-за того, что они очень сильные, так еще и не каждому подходят, а я не удосужился про это разузнать до того, как заставлять тебя принимать их…

— Ты не виноват, это нормальные таблетки. Я по глупости съела конфет с коньяком в фойе — мне после этого стало странно и плохо, а не после приема самого обезболивающего. Это я дура…

— Уж кто-кто, но точно не ты, — погладил он меня по щеке. — Ты — самый разумный, самый ясный умом человечек, которого я только знаю. И всегда была такой.

— Кроме вчерашней ночи, — искусственно хихикнула я. Отличный шанс исправить недавние кошмарные ошибки… — Плохо помню, что говорила, но несла какой-то бред! До чего забавно! Наверное, так пьяные себя и ведут! Или те, кто укурились и фантазируют на пустом месте! Ты, надеюсь, не принял все озвученное мною за чистую монету?

Он выпустил мою руку — и я ощутила в этот до дрожи страшный момент, что осталась бултыхаться в открытом море, а человек, способный затащить меня в спасительную шлюпку, передумал и отдернул ладонь… Хмурый, отец сел на постель Люка, уперся в нее руками, спину согнув и глазами уткнувшись в пол меж окаменевших колен.

— А я уж подумал, что ты наконец-таки решила поговорить обо всем…

— В смысле?.. — в ужасе сглотнула я.

— Об учебе. О Люке.

— А-а о чем т-там говорить-то вообще…

— Рина. — Этого короткого нежного, но сурового слова было достаточно, чтобы окончательно выбить почву у меня из-под ног; чтоб поселить под сердцем чувство вины за то, что пытаюсь сделать из любящего человека распоследнего идиота… — Когда ты в мотеле призналась Кэму про ненависть к банковскому делу, я слышал. Я стоял выше, близ наших номеров. А затем юркнул за дверь, как мальчишка, — усмехнулся он, и теплые огоньки в его темных усталых глазах заметно облегчили груз, давящий на мои плечи. — Я решил дать тебе время самой решиться обо всем поговорить, но… ты мне не доверяешь?..

— Не в этом дело, что ты!..

— …Считаешь, что я людоед какой-то? Что расскажешь родителям — и мать выставит тебя из дома, что ли?