Сплошной криминал

— Твое государство кажется не только независимым, но и вообще необитаемым, — заметил я, макая хлеб в сметану. — Мечта для бездомных и влюбленных! Все влюбленные мечтают о жизни робинзонов. Сбывается — у немногих. Видно, судьба все-таки отметила нас какой-то кратковременной печатью счастливчиков. Сколько дней в твоем распоряжении?

— Отпросилась у председателя на пятидневку, как и ты. В город.

— Значит, он — не в курсе? — Я повел головой из стороны в сторону.

— Спаси и помилуй! — Вера вспыхнула. — Для него это было бы крушением всех основ. Чужак в тайном заповеднике!

— А здешний президент? — Я кивнул в сторону избы-пятистенки.

— Не продаст и не выдаст! Как бог! Прекрасный старикан!

— И похоже — не любопытный. До сих пор еще не расспросил приезжего человека о международном положении.

— Он умен. Знает, что ты придешь к нему сам.

— Откуда такая уверенность?

— От понимания людей. Это женщина может долго обходиться без женского общества. А мужчина без мужского — не может. Не выдерживает… Тем более что ты первый начнешь расспрашивать его о международном положении. У него — приемник. Думаешь, зря я батарейки везла?.. А у тебя даже вчерашней газетки не видать…

Права была Вера — забыл вчера про газеты. Она одна была в голове!

Все получилось именно так, как Вера предсказала. В конце дня сам я пошел представляться «президенту» Потапычу с поллитрой в руке, зажав под мышкой коробку с батарейками. Хотелось хотя бы послушать последние известия. Как-то невозможно было уходить в сон, так и не узнав, что произошло за эти сутки в нашем неспокойном мире.

«Президент» оказался обычным деревенским стариком — сухим, морщинистым, с жидкой седой бородкой, просторной розовой лысиной и полусогнутыми, узловатыми, загорелыми пальцами, которые, похоже, он уже не мог выпрямить в ровную, плоскую ладонь. И жена его — Матрена Ивановна — тоже была обычнейшей деревенской старухой в цветастом выгоревшем платочке, просторной белой блузке и широкой, длинной черной юбке. Щеки ее, как у мужа, загорелые и сухие, тоже избороздили глубокие морщины. И пальцы были как у мужа — коричневые, узловатые, полусогнутые.

— Знакомьтесь, — только и сказала Вера. Ничего больше не объяснила. Видно, все было объяснено заранее.

— Привет дачникам! — отозвался Потапыч. — Для отдыха тут — пока раздолье. До уборки… Нравится вам наша республика?

— Очень приятная, — признался я. — Только еще не определил ее границы.

— Тут уж матушка-природа сама позаботилась. — Потапыч усмехнулся, разливая водку в граненые стаканы, и седая бороденка его шмыгнула из стороны в сторону. — С двух сторон реки — углом. Как раз тут сходятся Малый и Большой Сыч. По ту сторону Большого Сыча — другая область. По ту сторону Малого Сыча — другой район. А от родимого колхоза отсекли нас ручьи да болото. Почти двухкилометровая полоса. После дождичка не проедешь. Разве в броднях вылезешь. Болотный угол — так его раньше и звали. И на картах так. Я смотрел.

— А теперь как зовут?

— По-разному. Я называю республикой. Потому как правление — считаю — народное. Верочка Петровна вот говорит — независимое государство. А в колхозе больше кличут — Овсы. По существу!

— А при посторонних?

— При посторонних совсем не поминают. К чему гусей-то дразнить? Всякие запреты переживали — переживем и запрет на овес. Вечного-то ничего нет на свете… — Потапыч вздохнул. — Кроме Бога… Если он вообще есть… а уж тем более — вечных запретов. Завтра, может, кукурузу обратно запретят! А она по влажным низинкам как баско растет! Видели наш кукурузный лес?.. Так если запретят — все равно будем сеять. Хоть тут же — вместо овсов. Кукуруза тут хорошо пойдет — влаги много, солнца — вдоволь. Сегодня начальству кукурузу показывают, овсы прячут. Завтра, может, будет наоборот. Какого великого ума поставят начальство… Запрещай — не запрещай — у хозяйства свой закон. И хозяин его блюдет. Ежели он, конечно, хозяин… А середки тут, мил человек, нету — или хозяин, или не хозяин. Полухозяев не бывает… И настоящего хозяина запретами не проймешь — он их завсегда обойдет. В Библии вот читал: «При правителе несообразительном много всяких ограничений». А от несообразительного трудно ли укрыться? И грешно ли? Он ведь, ежели здраво рассудить, сам заставляет себя обманывать…

— Вы и Библию читали? — удивилась Вера.

— А что тут такого, Верочка? — Потапыч пожал плачами, звонко хрустнул малосольным огурчиком. — Была у моей матушки Библия. Почитывал я ее иногда. Любопытных историй в ней много. Потом в церкву отдал. Мне соседи говорили: сожги! Посадить ведь за нее могут!.. Я отвечал: нельзя! Потому — книга! Вот уж что грешно — так это книги жечь. Какая она, книга, ни будь — умный-то человек в любой полезное отыщет. А дурака и самая правильная книга не исправит — все одно дураком останется. Его учить — что на воде писать!

Потапыч безнадежно махнул рукой.

— А бывают тут посторонние? — спросил я. — В ваших Овсах…