Спокойная ночь

Каким-то другим, нездешним миром представился ему храм, где совершалась сейчас праздничная служба. С хоров лилось пение в честь «Заступницы усердной», а люди с благоговением целовали икону и, скрестив руки на груди, подходили к священнику на помазание. Чинно и почти бесшумно сотни людей осеняли себя крестным знамением, а в тишине звучал высокий голос чтеца, произносящего нараспев тропари праздничного канона.

«Странно, – подумал Антон, – четыреста лет прошло, а дела давно минувших дней, преданья старины глубокой нам ближе, чем то, что происходит здесь и сейчас. Хотя, ситуация реально не лучше: воры рвутся к власти, семибанкирщина страну дербанит, а царь…»

Антон представил президента в виде царя, сидящим на троне со скипетром и державой в руках и засмеялся:

– Какой он царь! Так, царек: сегодня – есть, завтра – ёк.[2]

«Где все эти Минины и Пожарские? Одни памятники остались. Завтра, небось, коллеги Абрамова цветочки им понесут, мол, спите спокойно, не мутите народ», – с горькой иронией заключил Антон.

Открыв наугад еще две-три папки из середины списка и не найдя ничего интересного, погасил монитор и отправился на кухню. Надо было срочно заесть кофейную горечь: и без нее на душе тошно.

Пока разогревался борщ, Антон взял в руки старенький пульт и включил кухонный телевизор. На экране замелькали кадры местных новостей. Он уже хотел переключить канал, но остановился: круглолицый, с плешью во всю голову и пальцами, точно сосиски, журналист со слащавой улыбкой на лице сообщал, что «обвинения администрации в нецелевом использовании средств – грязные слухи». В доказательство невиновности мэра и его команды, он показывал рукой на новый корпус инфекционной больницы за своей спиной, где заканчивались отделочные работы.

За комментариями журналист обратился к стоявшему рядом первому заместителю мэра – отцу Жанны. Плотного телосложения гладко выбритый шатен, с недовольной миной на лице, рассказал, как много средств было потрачено из городского бюджета на строительство «важного объекта», и сколько дней и ночей не ел и не спал Иван Захарович, чтобы наконец это «медучреждение с передовыми технологиями стало доступно каждому жителю города».

– Где вы раньше были, работнички, – горько улыбнулся Антон.

Год прошел с тех пор, как схлынула волна эпидемии, забрав с собой сотни человеческих душ. Среди них и бабушка Антона.

Он сидел на лекции, когда раздался звонок и мать, еле сдерживая слезы, прошептала в трубку: «Бабушка умерла». Антон подскочил и, ничего не объяснив преподавателю, кинулся на остановку. Маршрутку трясло на ухабах, водитель что-то кричал по-узбекски в гарнитуру, мужики на заднем сиденье сыпали нецензурной бранью, а Антон сидел словно оглохший. Слова матери колоколом звенели у него в ушах. Он не хотел им верить и даже считал какой-то ошибкой. Ему казалось, что сейчас он припадет к окошку приемной и спросит, как всегда: «Громову из 213-й скоро выпишут?» А медсестра ему ответит: «Все вопросы к лечащему врачу», и заберет передачу. Потом он вернется домой и скажет матери: «Все в порядке, мама, бабушке уже лучше»…

Антон очнулся только перед дверями больницы. Зачем он здесь? Мать же сказала – бабушки больше нет. Скорее всего, тело уже в морге. Он увидят ее в последний раз, когда бабушку привезут в храм.

Ему приходилось видеть, как совершается отпевание. Гроб заносят и ставят посреди храма, вокруг со свечами в руках становятся родственники и близкие, а священник начинает покачивать кадилом и петь печальные песни о скоротечности жизни и неизбежности смерти, то и дело повторяя: «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего». Ребенком он понимал эти слова так, будто Иисус берет душу умершего на руки и укачивает, словно мать убаюкивает младенца. Поэтому он не боялся похорон. «Смерть – это всего лишь краткий сон перед пробуждением к Вечной жизни», – так говорил отец Петр на проповеди, и Антон, конечно, верил ему тогда. Но сейчас…

Сейчас, когда черная тень смерти только промелькнула перед ним, он уже ни в чем не был уверен. На отпевании Антон не произнес ни одного слова и не пролил ни одной слезы. Он стоял у гроба опустошенный и даже рыдания матери казались ему неуместными, а молитва священника – ничего не значащей формальностью. Это было первое испытание его веры в доброго Бога, который зачем-то взял и забрал у него любимого человека. Да, бабушка не ходила в церковь. Но разве за это наказывают? И почему платой за это «преступление» должны быть страдания близких, его – Антона – страдания?..

«Она бы жила, если бы вы обратились раньше», – запомнил Антон слова врача, когда они забирали из больницы вещи бабушки и справку о смерти. Но раньше не получилось: томограф был один на весь город, да еще и периодически выходил из строя. Новый купить власти не удосужились – они тратили деньги на все, кроме здравоохранения. А теперь, когда эпидемия закончилась, нашлись средства и на томограф, и на строительство инфекционной больницы…