Спокойной ночи, Братислава

– Наверное, было бы классно стать настоящим художником, – Рома улыбнулся и неожиданно для самого себя посмотрел Еве прямо в глаза. – Я с детства рисую комиксы. На школьных досках, в тетрадках на полях. В интернате я чертил для девчонок классики и в каждом квадратике рисовал маленькую историю, которая приходила в голову. Другие парни, конечно, посмеивались, но почему–то не издевались. Нам вообще в этом смысле повезло, что уж там… Даже дрались не очень часто. И у нас преподавала Анна. Она занималась со мной в дополнительные часы. А на Рождество подарила краски.

Рома улыбнулся самым добрым своим воспоминаниям и чуть приподнялся на локтях.

– Когда мне было одиннадцать, она забрала меня к себе. Это было непросто, но получилось. Она мою жизнь изменила. По–настоящему. Записала в академию и вообще делала все, чтобы я рисовал постоянно. И только благодаря ей я оказался в своем университете. Поэтому… Я всегда очень мечтал, чтобы она мной гордилась. И даже сейчас… Ничего важнее, получается, нет.

Он неловко усмехнулся и тихо спросил:

– А твоя мечта?

Ева обхватила руками колени и положила на них голову.

– Так. Я мечтаю уехать в Париж… – кончики ее губ невольно приподнялись, и она посмотрела перед собой. – Ты не думай, это не потому, что в Париж хочется всем. Я не такая глупая, чтобы мечтать обежать все магазины или рассмотреть пресловутую Джоконду за головами китайских туристов.

Ева фыркнула и запрокинула голову назад.

– Там теперь живет мой папа. Где-то через два месяца после того, как я поступила здесь в университет, папе предложили в Париже какую-то невероятно хорошую работу. Ну, это я так думаю, потому что иначе он бы не уехал. Он был со мной от роддома до экзаменов, все мое детство – это только папа, папа… Он, мне кажется, сам не представляет, как мы можем друг без друга. Но все же он уехал, – в глазах Евы на секунду вспыхнуло беспокойство, но она снова внимательно посмотрела на Рому и, наверное, убедилась: ему можно. – Я с первого дня просила: давай я буду учиться во Франции. Но понимала, что это безумно сложно. И вот! Представляешь, как раз несколько недель назад папа сказал, что все можно устроить. Нужно подать какое–то заявление, как обычно, переоформить все. Но он нашел кого-то, кто сможет мне помочь, а главное – взять меня к себе жить. Кажется, он там один в Париже. И ждет меня. Это было бы просто… представляешь? Я думала, это невозможно, а тут… Кажется, и правда получится.

Ева просияла. Она видела это так ясно, как будто все это уже произошло. Роме стало тоскливо – он даже нахмурился, но быстро опомнился, встряхнулся и осторожно спросил:

– Значит, ты скоро уедешь?

– Я надеюсь… – Ева засмеялась и придвинулась чуть ближе. От ее волос пахло сладкой дыней, и они щекотали Роме щеку.

– Вот влип, – быстро понял он. – Кошмар…

3

На следующий день они по ночной договоренности отправились на самый запад Словакии в Малацки, чтобы забраться на крышу жилого дома в паре километров от синагоги, а потом – удирать от истеричной бабушки с последнего этажа, клянущейся всеми богами, что она уже вызвала полицию. Они утешились фисташковым мороженым и улеглись на еще теплую траву.

Ева считала веснушки на Роминых ладонях, а он – на сколько недель можно отложить ее мечту. На две? На пять? А если папа передумает? Заявление не примут? Может случиться что угодно, верно? Что угодно.

Он рисовал в отдельном блокноте комиксы с Евой, как будто надеялся обмануть Парижское будущее. Комиксы самым бессовестным образом выдавали Ромину безнадежную влюбленность. На самом крупном комиксе он нарисовал Еву и маминого кота – смешного неуклюжего уродца с рыжей полосой через всю мордочку и недостающей половинкой уха. Еще на одном – Еву в «Красном кардинале», украшенном к Рождеству.

Рома вздрагивает. Кажется, он слишком долго молчал с тех пор, как поднял трубку. Ева повторила:

– Так ты можешь сейчас встретиться? Ром?

Он почувствовал, что она расстроена – голос был каким–то низким, почти незнакомым.

– Да, конечно! Давай в «Красном кардинале» минут через сорок?

«Красный кардинал» – на повороте с Обходной на Высокую – был Евиным любимым местом; они неизменно занимали столик между переполненными книгами стеллажами: здесь их укрывали полки, они всегда могли поговорить.

– Что?

– Отменяется моя мечта. Вот что.

Рома со стыдом почувствовал, как в самой глубине сердца кольнула радостная надежда: не уезжает! Останется!

– Я все расскажу, ты… Сейчас, я на минуту отойду, – она быстро встала и исчезла в другом конце кофейни. Рома не успел задуматься, как телефон начал отчаянно вибрировать в заднем кармане.

– Оскар, ты не совсем вовремя… – он опустил голову и провел ладонью по глазам.

– Ой, прости! Я сам на секунду, просто ты не поверишь! – Рома как будто увидел его счастливую безумную улыбку. Интересно – еще пару часов назад готов был плакать. – Это все слухи, друг! Это все были слухи, представь, а? Я не выдержал и позвонил Рите – чтобы с помолвкой поздравить, а помолвки–то и не было, ага! Твой идиот Лелик просто жалкий алкоголик и не менее жалкий выдумщик, запомни это, Рома!