Спокойный хаос

— Послушай меня, Марта. Я тебя очень уважаю, отношусь к тебе с искренней симпатией, даже люблю тебя по-братски. Ты готовишься — дай мне сказать — ты готовишься родить еще одного ребенка от мужчины, который не будет о вас заботиться, он даже на минуту не вспомнит о вас, как те отцы двух твоих сыновей. Сейчас Лара умерла, и ты осталась совсем одна. Запомни хорошенько, что я тебе сейчас скажу: пока я жив, ты не одна. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. Я не шучу, правда, ты можешь звонить мне даже посреди ночи, если вдруг ты проснешься от кошмара, когда во сне тебя мучили сатанисты, вампиры, зомби: я защищу тебя. Я никогда больше не буду острить по этому поводу. Когда ты почувствуешь себя слабой, неприкаянной, некрасивой, одинокой и отчаявшейся, позвони мне; стоит тебе только звякнуть мне, и я тут же прилечу к тебе и расскажу, что когда мы с тобой познакомились, все мужчины, только один разочек взглянув на тебя, тут же влюблялись по уши, в мгновение ока, дзак, твоя красота сражала их, как удар молнии, я покажу тебе ту знаменитую фотографию на фоне витрины магазина «Криция», а потом я подведу тебя к зеркалу, и ты сама увидишь, что ты осталась такая же красивая, как тогда, что ты чудесным образом сохранила свою прелесть, осмелюсь сказать, потому что, кажется, что для тебя время остановилось. И если у тебя сломается стиральная машина, автомобиль, компьютер, мобильник, и тебя будет убивать одна только мысль потратить свою энергию на то, чтобы их отремонтировать, не беспокойся: позвони мне, и обо всем я похлопочу сам. Я буду заботиться о тебе всякий раз, когда тебе это будет нужно, все дни в году, все годы, до тех пор, пока ты не встретишь чудесного мужчину, который глубоко полюбит тебя и будет тебя любить до конца твоей жизни, тогда он сможет позаботиться о тебе намного лучше меня. Я все это сделаю для тебя, Марта, клянусь тебе, для меня станет долгом честисделать это для тебя, но умоляю, не касайся больше наших отношений с Ларой. Поняла? Никогда, никогда больше.

— …

— …

— …

— Ладно, ладно, хватит, да будет тебе, перестань, не плачь…

— Да как это тебе удается? Как это ты не чувствуешь своей вины?

— А в чем я по-твоему виноват?

— Ведь ты ни разу в жизни не сказал ничего подобного Ларе.

— Может быть, я ей этого и не говорил, зато я доказывал ей это на деле. Ежедневно я все это делал для нее.

— Нет, Пьетро. Ты этого не делал.

— Да я заботился о Ларе.

— Да, но не достаточно.

— Прошу тебя, Марта, не начинай все с начала.

— В ее жизни было столько боли, зла…

— Давай не будем больше говорить об этом…

— Столько зла…

— Давай не будем больше говорить, об этом…

— Да и в моей тоже…

23

Список моих переездов:

с бульвара Бруно Буоцци на улицу Джотто в Риме;

с улицы Джотто на улицу Монсеррато в Риме;

с улицы Монсеррато в Риме на площадь Дж. Миани в Милане;

с площади Дж. Миани на улицу Р. Бонги в Милане;

с улицы Р. Бонги на улицу А. Каталани в Милане;

с улицы А. Каталани на площадь Дж. Амендола в Милане;

с площади Дж. Амендола на улицу Буонарроти в Милане;

с улицы Буонарроти на улицу Дурини в Милане.

— Что это ты там пишешь?

Енох. Уж кому-кому, а вот ему бы не следовало бегать трусцой. Несмотря на то, что так неряшливо носит пиджак и галстук, ему бы лучше никогда с ними не расставаться; когда он неожиданно предстал передо мной в таком виде: лицо багровое, искаженное гримасой усталости, очки запотели, плюшевая спортивная курточка сыра от пота, а сам едва дышит, он показался мне только что не безобразным.

— У тебя сегодня отгул?

— Да, я взял выходной.

— Прекрасная идея, но так ты загоняешь себя.

Посмеивается.

— Сорок минут под солнцем без остановки.

— И я о том же. Присаживайся.

Енох садится. Ловит ртом воздух: не может отдышаться. Снимает очки и, пока он их протирает, превращается в того другого— косоглазого и злого; потом он снова водружает их на нос, и становится самим собой, но очки тут же запотевают.

— Что и говорить, погодка просто невероятная, — изрекает он, наконец. — Что бы это значило?

— Ты имеешь в виду «эффект теплицы» или что-то в этом роде?

— Да. Или это бич божий?

— Да уж. А хоть бы и бич, знаешь, я предпочитаю, чтобы меня именно так и бичевали.

— Поживем — увидим, может быть, это только начало. Может быть, нас на медленном огне поджаривают.

И опять ему пришлось снять, протереть и снова надеть очки.

— Бог терпелив, — добавляет он.

Вот именно, кстати о боге: любопытно, как поживает то его проклятье, удалось ли ему его переварить? — по-видимому, нет, иначе кары божьей в мыслях у него бы не было.

— Я пришел сюда сказать тебе три вещи, — сообщает он, неожиданно меняя тональность разговора. — Во-первых, Пике плохо о тебе отзывается.