Спокойный хаос

Он хлопает себя по всем карманам, вероятно, ищет зажигалку, но не находит. Я протягиваю ему свою, и он зажигает сигарету. Глубоко затягивается и говорит, выпуская изо рта дым.

— А что еще ей оставалось сказать? Она сказала то же, что и мы с тобой: «Простите, что вы сказали?»

— А Франческа?

— А Франческа ответила, — он снова что-то там читает в тетрадке, — «Ничего. Спасибо. Мы зашли просто посмотреть».

Он еще раз глубоко затягивается, на его лице появилось непонятное выражение: трудно разгадать, внимание это или что-то другое.

— Что ж, вы снова сошлись, по крайней мере, — прокомментировал я. — В последний раз, когда мы с тобой виделись, ты мне сказал, что она ушла из дома.

Ну вот, словно воскрешенная моими словами, в глазах у него заплясала жестокая паранойя. И снова мы в саванне, и на каждом шагу нас подстерегают опасности любого рода.

— Она вернулась, потому что я на коленях умолял ее об этом, Пьетро, — прошептал он, — я попросил у нее прощения, ясно тебе, я — у нее, и обещал ей, что никогда больше не затрону эту тему. Вот она и вернулась.

— И ты сдержал свое слово?

— Конечно, если бы хоть раз я осмелился сказать ей хоть полслова, она бы ушла от меня навсегда. Но теперь я решил записывать, я записываю все, что она говорит.

Он сжал в руках свою черную тетрадку, кажется, это хоть как-то его успокаивает. Может быть, мне еще удастся прекратить разговор на эту тему и спросить у него, как это так получается, что он приходит сюда откровенничать со мной, а в офисе называет меня хитрожопым. Но, по правде говоря, выпады его Франчески возбуждают мое любопытство намного больше, и его лицо, землистого цвета, обезображенное лезвием тревоги, предупреждает меня о том, что он приготовился поведать мне грандиозные вещи.

— Я изучаю это явление, Пьетро: этот совершенный в своей простоте механизм. Знаешь, я понял, что она может сказать любую гадость, но, в конце концов, все склонны считать, что ослышались…

Он закрывает тетрадь и выбрасывает окурок сигареты.

— Весь секрет в том, что она этого в себе не замечает. Именно поэтому так безукоризненно функционирует этот механизм: вот в чем вся прелесть; Франческа красивая, а красота очаровывает. Ты помнишь Франческу, помнишь, как она выглядит, да?

— Да.

— Ведь ты помнишь, какая она роскошная баба?

Бум! Да, она действительно красива, но не настолько, как ему кажется. Например, у нее слишком длинные передние зубы, ортодонты называют этот недостаток «глубоким прикусом». Я обратил на это внимание, потому что и у Клаудии такие же зубы, поэтому через год, через два ей на зубы наденут скобки.

— Да.

— Ты бы смог ее себе представить? Мог бы ты вообразить себе ее лицо, выражение ее лица, когда она говорит свои гадости?

— Да.

— Я имею в виду именно ее лицо. Как она улыбается, как искрятся при этом ее глаза…

Я понял: он хочет, чтобы я сказал «нет».

— Не знаю, наверное, нет. Я видел я ее только два-три раза.

Он горестно качает головой, смотрит себе под ноги.

— Э-эх-х!.. Тогда тебе не понять. Ты не сможешь себе это вообразить.

Потом снова внимательно глядит на меня, выражение его лица меняется, и я подозреваю, что его осенила какая-то идея.

— Но ты ведь можешь представить кого-нибудь другого, — начинает он с неожиданным энтузиазмом. — Давай сделаем так: попробуй представить лицо какой-нибудь девушки, которую ты очень хорошо знаешь.

— Зачем?

— Чтобы ты осознал.

— Да я и так прекрасно все осознаю.

— Нет, Пьетро, эта история с Франческой для тебя только россказни, только пустые слова, я же хочу, чтобы ты, по возможности, увидел это воочию. Иначе тебе никогда не понять, в каком кошмаре я живу. Давай, подумай о какой-нибудь клевой бабенке, которую ты знаешь, представь себе…

Он все еще не сводит с меня свой донельзя наэлектризованный взгляд, зрачки у него расширились до такой степени, что и радужки-то не видно. Может быть, он нюхает кокаин? Может, он его нанюхался сегодня утром, полчаса назад, до того как прийти ко мне?

— Ладно тебе выдрючиваться, — настаивает он, — чего тебе стоит?

К черту, он прав: чего это мне стоит? Ведь теперь уже я точно не смогу у него спросить, почему он снова стал говорить обо мне плохо.

— Мне нужно подумать о красивой девушке, которую я знаю?

— Да, но по-настоящему красивой.

— Готово.

— Как ее зовут?

Это, однако, к делу не относится. Какое такое обезьянье любопытство заставило его задать мне этот вопрос?

— Я должен знать ее имя, чтобы хоть как-то ее называть, пока я буду вводить тебя в курс дела, — добавляет он, заметив мое напряжение. — Меня не интересует, кто она такая, назови мне только ее имя.

— Марта.