Спокойный хаос

— Нет, погоди минутку, извини, — тут уж и я повышаю голос и надеюсь, что он поймет почему. — Что все это значит, что твой сын считает, вместо того чтобы говорить?

— Послушай, да не трави ты мне душу, просто плакать хочется, как только я об этом подумаю. Он не разговаривает, а считает так: «Саверио, как у тебя дела в школе?» — «Семь тысяч шестьсот шестнадцать, Семь тысяч шестьсот семнадцать, Семь тысяч шестьсот восемнадцать…» Театрализация отказа— так его поведение называет психолог.

Театрализация: ну-ка посмотрим, не тот ли это психолог, на глазах у которой позавчера я упал в обморок…

— Он ни одного слова не говорит?

— Саверио? Нет.

— И что, это он со всеми так?

— Да, со всеми.

— И в школе тоже?

— Да.

— И с каких пор?

— Недели две, наверное.

— Ты хочешь сказать, что вот уже две недели он продолжает считать, ведет один и тот же счет?

— Думаю, что да. Вчера по телефону он меня убил цифрами, типа сто тысяч.

Я ошеломлен: он сказал, что это рвет ему душу, что от одной этой мысли у него на глаза наворачиваются слезы, но в действительности он говорит об этом неохотно, как-то отчужденно, как будто речь идет о простуде.

— Психолог что говорит?

— А что она может сказать? Говорит: пусть себе считает, что не надо обращать внимания, не надо внушать ему чувство вины, говорит, что мы, родители, должны по возможности сглаживать острые углы в наших отношениях, потому что, по ее мнению, именно наш конфликт он и не в состоянии принять, поэтому-то она и хотела поговорить с нами вместе и по отдельности. Так вот, позавчера, когда я остался с ней наедине, я рассказал все про Франческу, чтобы она осознала, в какой жуткой ситуации мне приходится жить, я хотел спросить у нее, что означает…

Ничего, просто ничего нельзя поделать: Пике намерен говорить только о Франческе. Сколько бы я ни старался направить наш разговор в другое русло, то есть поговорить с ним о его ребенке, он всегда находит зацепку, чтобы вывернуться и снова свернуть на Франческу. Бедный Саверио может считать хоть до миллиарда, но внимание этого типа ему не завоевать…

— …все эти вещи она говорит мне. Она придумала этот способ, чтобы выказать мне свою агрессивность — эта ее агрессивность пугает и ее саму, она ее отторгает, она старается подавить ее — чтобы посмотреть, как к этому отношусь я, не приму ли эту ее агрессивность, по крайней мере, я.

— Ты имеешь в виду Франческу?

— Да.

— А зачем ей это?

— Чтобы испытать меня. Чтобы понять, люблю ли я ее по-настоящему.

Неожиданно, даже не взглянув на часы, он решает, что уже поздно, берет в руки чек, мельком бросает на него взгляд и кидает на стол две монеты в два евро.

— У нее это от неуверенности, — добавляет он, — она боится потерять меня.

— Тебе это психолог сказала?

— Да, то есть нет, по правде говоря, психолог только задавала мне вопросы и слушала. Но, отвечая на ее вопросы, я понял, что Франческа меня испытывает, понимаешь? Она хочет знать, приму ли я ту ее часть, которую она отвергает. Я это понял и сказал психологу, а она мне ничего не возразила, значит…

Он старательно приглаживает волосы и, страшно щелкая суставами, встает на ноги. Я тоже поднимаюсь, а он уже идет к школе.

— Эй, твоя тетрадка… — кричу я ему вслед.

Он останавливается, смотрит на меня, потом переводит взгляд на черную тетрадку, оставшуюся лежать на столе.

— О-ой! — восклицает он и, в два прыжка добравшись до нашего столика, хватает тетрадку. Подошла официантка, она забирает деньги и убирает со стола. Пике словно не замечает ее, я прощаюсь с ней, ведь и с ней я уже успел познакомиться. И ее зовут Клаудия. Однажды она у меня спросила, не могу ли я ей посоветовать какую-нибудь хорошую школу актерского мастерства.

— Не хватало еще потерять ее, — говорит Пике, запихивая тетрадку в задний карман джинсов.

— Это психолог тебе посоветовала записывать все, что она говорит? — спрашиваю я.

— Нет, это моя идея.

— А зачем тебе это?

Он снова шагает к школе, а я иду позади него.

— Пьетро, Франческа больна, — произносит он мрачным тоном. — Пока она даже говорить об этом не желает, но рано или поздно ей придется лечиться. Когда она решится на лечение, все, что записано в этой тетрадке, очень даже пригодится.

На школьном дворе в этот час нет ни души. Грузчики уже уехали, муниципальный полицейский тоже ушел. Я посмотрел на окно мужчины, который называл меня доктором, оно закрыто. Только «СЗ», дважды побитая, осталась на прежнем месте поблескивать на солнце металлическими частями, теперь уже только с одним ответчиком за причиненный ей ущерб.