Спокойный хаос

Конечно. Пике, бледнее белоствольной березки, как будто завис на вопросе, который только что мне задал, и мне надо, что-нибудь ответить ему. Сказать что-нибудь по поводу Франчески, которая смогла так его затравить. Не Марты, потому что Марта тут ни при чем. Речь идет о Франческе.

— Знаешь ли, нельзя сказать, что она кругом не права, — начинаю я. — Углубленные бассейны намного симпатичнее бассейнов с высокими бортами; женщины действительно завязывают конский хвост чаще всего, когда у них грязные волосы; а в ресторанах порции с каждым разом становятся все меньше и меньше. Знаешь, по-моему, ей и в рассудке нельзя отказать. Может быть, в каком-то смысле она и резка, но я бы на твоем месте так не переживал.

Я точно знаю, какую улыбку я пытаюсь изобразить на лице — ободряющую, ироническую, улыбку всезнайки — и так, на вскидку, я могу признать, что это мне с успехом удается; но, оказывается, все мои усилия бесполезны: и тут же кабинет гипнотизера исчезает, и мы вновь попадаем в саванну, где для иронии нет места, где-то здесь поблизости притаился гепард, потому что страус вдруг весь как-то сгорбился и смотрит на меня дикими глазами.

— Ах вот оно как? — возмущается он. — Тогда послушай еще. Во вторник вечером вернисаж в «Студии Элле»: выставка фотографий на тему апартеида, — понижает голос, — «А по-моему, хрен у негров вовсе не длиннее, чем у белых», — тут он повысил голос. — Хочешь знать какого цвета была рука, которую она в тот момент пожимала? Хочешь знать, чья это была рука?

— Ну и чья же?

— Консула из Южно-Африканской Республики, он специально приехал из Рима, чтобы произнести речь на торжественном открытии выставки.

— А ты как реагировал на это?

— Просто убежал. Выкрикнул какое-то приветствие так, наобум, как будто я заметил знакомых, и улизнул, оставив ее с ним наедине. Пять минут я простоял на другом конце зала, уставившись в голую белую стену, а когда я собрал все свое мужество и посмотрел на нее, то увидел, что она уже оживленно щебетала со своей подругой, а консула и след простыл.

— И она ни о чем не догадалась?

— Естественно, нет.

— Поэтому-то мы никогда и не узнаем, что она там думает, какие слова, как ей кажется, она на самом деле произносит.

Он хватает меня за руку.

— Пьетро, проблема не в том, что она думает, что она сказала, проблема в том, чтоона говорит. В действительности это моя проблема, а не ее. Потому что, наконец-то, я это понял, знаешь. Наконец, я все понял.

Ну вот, приехали. Рано или поздно параноик все понимает. Иначе какой он параноик.

— Что же ты понял?

— То же самое, что это моя проблема, а не ее.

Он, к счастью, отпускает мою руку, снова понижает голос: все правильно, на деревьях может быть полно микрофонов.

— Следи внимательно за моими рассуждениями. Перед кем она взрывает свои бомбы? С кем она разговаривает, когда говорит все эти гадости? Сама с собой? Нет, ведь она даже не замечает, что делает. Ее собеседники каждый раз разные: друзья, продавщицы, официанты, консулы… Как нарочно, сейчас она это делает намного чаще. Она никогда не повторяется перед одним и тем же человеком. Никогда. Нет. Только один человек присутствует при этом всегда, и он-то уж не в состоянии больше поверить, что не расслышал или неправильно понял ее слова, он знаетвсе, и этот человек — я, Пьетро. Она это делает мне назло.

Вот именно, кто-то обязательно должен быть в центре всего происходящего, поэтому, что бы ни происходило, это всегда случается именно с ним, все, даже то, что касается других; и только он в состоянии все это понять.

— Да. Сейчас она чувствует себя как за каменной стеной, — продолжает он, — ведь для того, чтобы вернуть ее, я ей обещал не говорить больше на эту тему. Сейчас она прекрасно отдает себе отчет, что может вытворять все, что угодно, вот она и распоясалась, кажется, что она просто с цепи сорвалась. Послушай хоть это, — он снова вычитывает фразы из тетрадки, — «Ой, как ссать хочется, если я сейчас не поссу — лопну». «А меня девственности лишил друг моего бати». «Похоже на то, что этот сграппино [72]спускает».

Просто фантастично!…

— …и все это за последнюю неделю, Пьетро, и перед разными людьми; единственный постоянный свидетель в таких ситуациях — это я.

— Но ведь ты не знаешь, может быть, она это делает и в твое отсутствие?

— А я тебе говорю, что она разговаривает со мной, все эти вещи она говорит мне. Так думает и психолог, у которой наблюдается мой сын.

— Что за психолог?

— Психолог, она лечит моего сына, я тебе уже говорил, да, что у Саверио появилось много проблем со здоровьем, с тех пор как я расстался с его матерью: у него тик, заикание, аллергии. Сейчас он не разговаривает, а считает. Вот мы и решили показать его психологу.

— Считает? В каком смысле?

— В самом прямом. Вместо того чтобы говорить, он считает. Так мы и оказались у психолога, ну вот, и она, психолог, захотела поговорить, естественно, с нами обоими, и все из-за того, что Саверио больше не говорит ни слова. А позавчера я рассказал о Франческе, и она мне…