Дело в том, что с первого взгляда я ее не узнал. Наверное, это плохо, но когда я поднял от записной книжки глаза, услышав, что кто-то меня зовет по имени, она была передо мной: я сидел на скамейке, она стояла рядом, и я увидел только ее сиськи — они с таким нахальством вздымали ей жакет, что в то мгновение мне показалось, что это именно они позвали меня. Только когда я встал на ноги, я смог осознать, какое дикое потрясение застыло в ее глазах. Тогда-то я и узнал ее. Точнее узнал голубизну ее глаз, а ведь раньше я думал, что больше никогда в жизни мне не доведется увидеть глаза такого цвета, потому что тогда я полагал, что водянистая с поволокой голубизна появилась в ее взгляде только в то памятное утро на закате лета, когда она тонула у своих детей на глазах, оказалось, что это естественный цвет. Да я и слова-то не успел сказать, как эта женщина тут же упала мне на грудь и разрыдалась, да так и осталась в таком положении, словно приклеилась ко мне. Вот так все и произошло. Вот почему мне трудно вести себя естественно, и в моем бездействии тоже естественного маловато, скорее даже, это самое неестественное поведение, какое только может быть, и если эта женщина быстренько не отстранится от меня, мне поневоле придется что-то предпринять.
Женщина не отстранилась. Иоланда по-прежнему смотрит на нас, а женщина не отстраняется…
Очень легкими прикосновениями я начинаю ее поглаживать, стараясь отстраниться от нее как можно дальше, чтобы избежать настоящего физического контакта: я не могу избавиться от воспоминания о том, что со мной случилось в море. Никаких прикосновений к шее, к волосам, к бедрам или другим мягким и, более того, обнаженным частям ее тела, иначе податливое изобилие ее пышных телес матроны может вновь спровоцировать меня. Ее плечи. Они не обнажены; хоть они-то твердые; их-то я и поглаживаю едва ощутимым прикосновением руки, только чтобы заявить о себе. Серьезно, менее ощутимо просто уже невозможно прикасаться к женщине. Я почти не дышу, чтобы не вдыхать запах ее духов — в нем и море, и можжевельник, и даже что-то такое от карри — хотя мои ноздри едва улавливают тонкий аромат, я сознаю, что и эта доза для меня опасна. Пока она взахлеб рыдала у меня на груди, будто в самом этом плаче черпала энергию, необходимую для его же подпитки, я думал, что все эти ее эмоции слегка преувеличены, — согласен, я спас ей жизнь, и в тот момент, когда я спасал ее, гасла жизнь моей жены, этот факт, следуя романтической версии, развитой россказнями Карло во время великосветских приемов, и определил мое бездействие, приковавшее меня к этому месту на школьном дворе, что ж, все это вместе взятое очень даже может ее растрогать, но не
Я скосил глаза в поисках Иоланды, а что, если она еще пялится на меня, на мое счастье, она больше не смотрит в нашу сторону, она ходит по дорожке кругами, донельзя поглощенная разговором по телефону: спина сгорблена, голова опущена, волосы падают ей на лицо и закрывают его, как занавесом, она что-то говорит с таким видом, как будто это ужасный секрет. Но зато на меня сейчас смотрит Неббия, конечно, своим шестым собачьим чувством он улавливает во мне флюиды животной природы, которая в эту минуту роднит нас. Еще поэтому мне абсолютно необходимо взять ситуацию в свои руки.