Спокойных не будет

Гриня медленно повернулся ко мне, его взгляд выражал удивление, непонимание: кто еще может думать о нем иначе? Я сказала сдержанно:

— Да, я думаю по-иному. Ты призналась, мама, что мало знаешь Григория Павловича. Это, пожалуй, самое верное. А я знаю больше, чего он стоит. Тебе он кажется кроткой овечкой, а на самом деле это волк.

Гриня вскочил, от испуга у него приоткрылся рот и побагровели уши.

— Женя! Что вы говорите!

— Он отлично знает, что он красивый, умный, талантливый! И пользуется всем этим в своих пошлых, корыстных целях. Сколько же он принес горя женщинам, девчонкам! Сколько семей разрушил! Ты сказала, что он скромный! — крикнула я маме.— А тебе известно, что он, пользуясь моей минутной слабостью, увел меня в темную комнату и сразу же повалил на диван? Куда как скромно!.. И его привела сюда не любовь, а оскорбленное самолюбие, неутоленная жажда: выскользнула из рук очередная добыча, как это можно допустить! А теперь, чтобы восполнить упущенное, решился на последний шаг — предлагает руку и сердце.

Гриня сел, опустил голову — лбом на ладони.

— О, как злопамятна...

Мама металась по столовой, всплескивала руками, прикладывала пальцы к щекам.

— Да замолчи ты! — крикнула она, не сдержавшись.

— Не замолчу! — крикнула в ответ.— Я замужем.

— Нет у тебя никакого мужа! Убеждаешь и утешаешь себя.

— Вот когда я решу, решу сама, что мужа у меня нет, я скажу тогда. А пока что я замужем. И делать мне предложение глупо, смешно, нелепо! — Как всегда в такие моменты, меня захлестнуло, и я уже не могла удержаться; выждав паузу, я проговорила, обращаясь к маме с подчеркнутой официальностью: — А вам, Серафима Петровна, я запрещаю вмешиваться в мою семейную жизнь. Если я, живя у вас, мешаю вам и вы под любым видом, в данном случае под видом замужества, хотите избавиться от меня, можете не стараться, я избавлю вас от хлопот, я уеду сама.

Я чувствовала, что причиняю ей боль, кидая резкие и несправедливые слова, рассчитывая сломить ее. Но надо знать мою маму, ее характер! Она выпрямилась этак величаво, сразу сделалась как будто выше, откинула голову, в глазах у нее заметалось черное пламя.

— Куда ты уедешь?

— К мужу.

— В Сибирь?

— Да.

— Я тебя не держу. Можешь ехать куда угодно и когда угодно.

— И уеду, уеду! — твердила я отчаянным голосом.— А вам, Григорий Павлович,— сказала я Названову,— делать здесь нечего.

Гриня как-то опешил, застигнутый врасплох нашей ссорой.

— Да, да...— Он потерянно поискал что-то вокруг себя.

— Мне не нужно никакого вашего достатка и Италии вашей не нужно. Я не такая бедная и жадная, чтобы пользоваться готовеньким. Сами всего достигнем!

Вошла Нюша, Она постучала по столу сухоньким кулачком, грозя матери.

— Отольются тебе ее слезы, Серафима, так и знай! Никакого сладу с тобой нет, ни к кому у тебя нет жалости.

Точно прибойная теплая волна плеснулась к моему лицу, к глазам, и я почувствовала, что сейчас разрыдаюсь.

— Идем отсюда, доченька. Ничего, идем...

— Уводи ее, защитница! — сказала мама с мрачной иронией.— Утешай. Адвокат...

Нюша, обняв, пропела меня в мою комнату, я повалилась на кровать и заплакала. Я дала себе волю. Нюша присела рядом и тихо гладила мое плечо, шепча что-то неразборчиво, участливо... «Эх, Алеша, что же ты со мной сделал?! — кричала я в отчаянии.— Так я могу остаться у разбитого корыта. Ты можешь там найти другую, а я? Кому нужны моя щепетильность, недоступность? Время уходит. И не вернешь его никогда, и плакать будешь о потерянном. А я гоню всех, строю из себя недотрогу, и скоро надо мной будут посмеиваться: обороняю свою честь и свою верность, как какое-то сокровище, которому нет цены. Подумаешь, сокровище!..»

Должно быть, проводив Гриню, вошла мама. Нюша освободила ей место, и она села рядом, положила мне на голову руку: рука ее дрожала.

— Что мы будем теперь делать?

У меня стучали зубы. Я рванулась к ней, обхватила ее шею руками.

— Ах, мама!..

Рядом стояла и всхлипывала Нюша,

13

АЛЁША. Первый двухэтажный дом, положивший начало поселку, городу, был сдан. На его углу прибили табличку: «Улица Есенина». В комнатах дома прочно обосновались отделы управления строительства. На дверях уже красовались вывески: «Техотдел», «Диспетчерская», «Постройком», «Отдел кадров».

Нас перебросили на другие объекты, дальше от берега, на холмы. Люди прибывали с каждым днем, и число строительных бригад увеличилось втрое, вчетверо.

На холмах до вечера стучали топоры. Повсюду были разбросаны свежие брусья, доски для полов, стропила, марши лестниц, оконные и дверные блоки, вороха сырых опилок и щепы...

Электрики протянули из Браславска высоковольтную линию. На промплощадке установили лесопилку, но она едва успевала готовить пиломатериалы для строительных работ. Многоквартирные дома, коттеджи, общежития, вырастая, приветливо проглядывали сквозь могучую зелень сосен и белизну берез.

Машины устало ревели, вползая на склоны. От их яростного напора, казалось, колебались холмы, исхлестанные во всех направлениях автомобильными скатами. Снег был перемешан с землей и превращен в серую сыпучую пыль...

Приближалась весна.