Спокойствие

— Моя мама и тогда будет такая же красивая? — сказал я.

— Ну конечно, малыш, — сказал он и погладил меня по голове.

Я попытался представить себе, что будет, когда я проживу четыре жизни, но у меня ничего не получилось. Я только мог представить, как проживаю одну и ту же жизнь четыре раза, и две жизни не похожи на предыдущие.

— Это так много, — сказал я растерянно.

— Прорвемся, — сказал он, и мы стали смотреть представление, потому что надзиратель стал шикать на нас, чтобы мы замолчали.

Сцены не было, к полу изолентой прилепили бумажную полосу, за ней актеры играли, да по обе стороны повесили на веревке темные шторы вместо кулис. Началась сценка, где мама изображает работницу на заводе, а господин актер Бойтар играет тракториста. Они обсуждают, что делать с директором, который крадет с завода шарикоподшипники. Диалог был примерно следующего содержания. Мама видела, как директор кладет себе в карман подшипник, но доносить не хочет, в конце концов не у нее же крадут. Тракторист объясняет ей, что она неправа, а вдруг подшипник понадобится для его трактора, да еще во время жатвы, когда прошлогодняя пшеница на исходе, тогда из-за того, что нет подшипника, не смогут убрать хлеб. В финале мама осознает, что кража затронула лично и ее интересы, и не только ее, но и всего венгерского общества.

— Из свежей пшеницы не намелешь муки, потому что она через день сгниет. Запомни, малыш, вдруг пригодится в жизни, — прошептал мужчина чуть слышно, чтобы остальные не услышали.

— Эти тексты не актеры сочиняют, — сказал я, мне было немного стыдно, что мама говорит со сцены такие глупости.

— Конечно, — сказал он и спросил, есть ли у меня брат или сестра.

— Есть, только она не любит тюрьму. Поэтому она осталась дома заниматься. Она скрипачка, — сказал я.

— А ты кто? — спросил он.

— Пока не знаю, я много чего люблю. Скорей всего я буду художником, — сказал я и потом спросил, есть ли у него дети, на что он сказал, что у него есть сын, почти такого же возраста, как я, и что он любит плавать.

— А вы вместе плаваете? — спросил я.

Да, это он его научил, каждое лето они ездили на Тису.

— Значит, ваш сын может увидеть русалку, — сказал я.

— Ты опасней прокурора, — сказал он и спросил, может, я хочу, чтобы он посадил меня на колени, и я сказал, что хочу.

Дальше случилось что-то невообразимое. Только он посадил меня на колени, тут же словно из-под земли выросли два надзирателя, закрутили мужчине руки за спину и вывели из зала, а я стал кричать, отпустите его немедленно, он ничего не сделал, оставьте моего папу в покое, а зэки ржали. Затем мама утащила меня за кулисы и влепила пощечину, не столько за то, что я кричал, сколько за то, что назвал заключенного папой.

На самом деле финал этой истории был еще ужасней. Когда надзиратели закрутили мужчине руки за спину и вытолкали из зала, я не посмел ничего сказать. И спустя много лет я все высчитывал, когда освободится тысяча двадцать четвертый, и дрожал от страха при мысли, что однажды встречу его.