Спокойствие

Я всегда был слабым человеком, нет во мне ни упорства, ни приверженности религии. Но, по крайней мере, думал я, у меня есть неясные и туманные сны о какой-то там красоте и гармонии. Казалось, это само по себе немало, но я ошибался. Где-то я читал, что есть люди, которые строят лабиринты, а есть те, кто в них блуждает. И возможно, единственное, что меня отличает от остальных, так это то, что я способен выполнять оба задания. Судить, стоят ли мои лабиринты потраченных нервов, либо это просто старательно выполненная безделица, уже не мое дело. Задумываться после драки, как я докатился до такой мрачной перспективы, это не мое дело, пусть другие задумываются, а я в сторонке постою.

Сначала я хотел написать Эстер длинное письмо — как минимум о том, что случилось с мамой. Правда, видели они друг друга всего два раза в жизни, и этого им хватило, но я считал, что она должна знать. Словом, много раз я начинал писать Эстер, но после обращения рвал написанное в клочья, что, впрочем, неудивительно. Предыдущие полтора десятка лет я писал письма двух видов: одни начинались на “Дорогая Юдит”, но большинство — “Уважаемая мама”. Словом, у меня есть все причины полагать, что мои рассказы всегда были лучше и чище моих же писем. К сожалению, отец Лазар любезно сообщил мне, что сочинительство и исповедь весьма и весьма похожи. Рискну сказать, что тут он ошибается, так же как мама, которая заявила, ты даже не представляешь, сынок, сколько всего может простить себе человек в случае необходимости.

Все это не так уж сложно, литература похожа на зеркальное стекло в окнах новых офисных зданий. Весьма удачное сравнение, хотя ему и недостает сакральной церковной тишины.

Тот, кто сидит внутри, отлично видит улицу. Видит, как дождь прибил пыль на парапете, и ему не скучно, хотя каждый день он видит одно и то же. Видит, как водитель автобуса снова у кого-то перед носом захлопывает дверь, и не понимает, зачем ему это. Видит господина В., он и сегодня остановился на минуту перед входом, чтобы перевести часы назад, поскольку господин В., скажем прямо, имеет обыкновение опаздывать, и ему в голову не приходит ничего умнее, как соврать, что у него на часах ровно восемь, в то время как уже восемь десять. Естественно человек, который сидит внутри, понимает, если бы господин В., к примеру, работал шофером, никто бы не захлопнул дверь у него перед носом, но для нашей истории это совершенно не важно. В любом случае, тот, кто сидит внутри, отлично все видит.

Раньше мы сидели внутри, а теперь представим, что мы и есть тот господин В., который, переводя часы, зачем-то взглянул на зеркальное стекло. В основном он видит самого себя, как он стоит на тротуаре и возится с колесиком на часах. Каждое утро одно и то же все пятнадцать лет. Он видит, что шарф у него съехал набок, поскольку он опять несся как полоумный. Понимает, что на улице дождь, и опять разбрызгивает лужи седьмой автобус, хотя, возможно, этого-то он как раз не замечает. Он только видит, что взгляд его застыл, потому что начальник сейчас опять заведет старую песню — восемь или восемь десять. И опять господин В. решит, что лучше вообще не будет ложиться спать, но больше этого не повторится, потому что нет ничего хуже, чем опаздывать.

А потом до него внезапно доходит, что на самом деле он стоит перед окном, откуда уже много лет за ним наблюдает именно тот, кому он врет. И если мы немного знаем человеческую натуру, несложно предположить, что с кем произойдет. Тот, кто сидит за стеклом, чувствует какое-то смущение и не может не понимать, что ужас в глазах другого сменяется ненавистью. От этого понимания один шаг до прощения. И все же тот факт, что в какое-то мгновение они смотрят друг другу в глаза, нисколько не помогает им понять друг друга. Одно дело — находиться внутри, и совершенно другое — наблюдать снаружи.

А теперь представим, что мы стоим по обе стороны зеркального стекла. Мы можем легко себе это представить, со стороны наблюдать всегда проще, смотреть в глаза, наоборот, сложнее. Ну и что это дает? А то, что все это очень похоже на сочинительство. Исповедоваться и отпускать грехи вполне можно без церковной рясы.