Спокойствие не восстановлено

- Плохо, что Матька пронюхал, где вы живете. Он на все способен.

- Я скрывала от друзей наше бедственное положение. Потому и совершила опрометчивый шаг, отправившись на Сухаревку. Теперь я объявила, что хочу продать скрипку. Буквально на днях ее возьмут.

- Скорее бы!

- Мы учтем твое предостережение. Кстати, не желаешь ли как следует посмотреть инструмент?

Гошку давно распирало любопытство. Но он стеснялся просить Веру Андреевну.

- Очень! Я ведь ее тогда не разглядел. Понял только, что из хороших...

- Сейчас принесу, - вызвалась Соня и через минуту протянула знакомый Гошке футляр: - Пожалуйста.

Гошка раскрыл футляр. Да, не ошибся тогда на Сухаревке - итальянская скрипка прекрасной работы. Заглянул внутрь, на нижней деке - этикет, из которого явствовало, что изготовлена она мастером Санто Серафино в 1749 году. С теплотой и грустью вспомнил Сережу, благодаря которому он мог с достаточным знанием дела говорить об инструменте, случайно оказавшемся в руках:

- Это венецианская школа. Видите, какой замечательный, чистый, прозрачный и нежный лак? По нему узнают венецианцев, так учил меня Сережа. А нижняя дека сделана из клена, породы "птичий глаз". Она как будто вся в мелких сучках. Такое дерево, как объяснял Сережа, редко встречается на итальянских инструментах.

- Но это хорошая скрипка, Жорж?

- Да, барышня. Сережа, правда, говорил, что у Санто Серафино встречаются очень разные инструменты. Он часто подражал работам Николо Амати, и не всегда удачно. Но этот инструмент, судя по всему, отличный.

Провожали Гошку все трое - Вера Андреевна, Соня, Настя - сердечно, с тревогой, как близкого.

- Если вдруг окажешься в Москве и нужен будет кров, приходи к нам, сказала Вера Андреевна. - Кстати, где находится поместье твоих господ?

Гошка сказал.

- Помните о нас, Жорж, - добавила Соня.

А практичная Настя сунула узелок с едой и двугривенный:

- Пригодится в дороге.

Многое хотелось Гошке сказать людям, которые, сами попав в беду, стремятся ободрить его и даже предлагают свою помощь. Но он только поклонился в пояс:

- Я вас никогда не забуду. И остерегайтесь Матьки!

Родных Гошка догнал на окраине Москвы. Тетка Пелагея было взъелась на него. Дед оборвал:

- Будет! Без тебя тошно!

- Гуськовы тут причиной, - продолжал дядя Иван до Гошки начатый разговор. - Ихние проделки. Сказывали, бахвалился Юшка Гуськов на прошлой неделе в трактире: окоротим Яковлевых скоро. Больно много стали понимать о себе...

Дед хмыкнул:

- Гуськовы дом сожгли? Чего мелешь! Известно, язык без костей. Так ведь и меру знать надо.

- А я думаю, - Гошку тревожила его собственная версия, хотя и казавшаяся, на первый взгляд, дикой, - здесь замешан Матька.

Дед Семен в сердцах плюнул:

- Послал за грехи господь бог мужиков. Слушать тошно! Гуськовы, ладно, злобились, хоть и не по зубам им такая затея. А Сухаревский слизняк Матька, он-то с какой стороны тут? Растолкуй мне, старому дураку, умный внучек!

Рассказал все сызнова Гошка. И про барыню Веру Андреевну, и про Сережу, и про его скрипку, и про Матькины жесткие глаза.

- Глаза вовсе ни при чем, - перебил дед. - С барыней, понятно, разжиться хотел. Насчет же человекоубийства - от книжек, тобой читанных. Кишка тонка у Матьки для такого страшного преступления. Человека лишить жизни - не муху прихлопнуть. Нужны либо отчаянность, либо крайний случай. А уж чтоб квартальный, их благородие Иван Иванович, по его воле обходил дома да рот, как нам после пожара, заткнул... Тут уж... - Дед развел руками.

И напрасно.

Ибо Матька имел самое непосредственное, прямехонькое отношение ко всем свалившимся на Яковлевых злоключениям.

В ту самую пору, когда дед Семен, сердясь на Гошкины, с его точки зрения, книжные фантазии, роптал на бога, пославшего столь неразумных сына и внука, шагах в пятидесяти позади Яковлевых катилась коляска, в которой восседал уже известный нам квартальный надзиратель, их благородие Иван Иванович, в сопровождении двух низших полицейских чинов. И витал, фигурально выражаясь, за его плечами не кто иной, как, пользуясь дедовыми словами, "Сухаревский слизняк" Матька, он же - Федор Федорович Коробков, он же...

Впрочем, стоп! Речь о третьей ипостаси этого человека - впереди.

Подавлены были Яковлевы всем происшедшим безмерно. Наступила минута прощания: дедов путь лежал к Пятницкой, а остальных - на заставу и далее Курским трактом. Бабы ревели в голос, мужики сопели носами, и даже по дедовой сухой щеке пробежала слеза.

Дед Семен напутствовал:

- Барам не перечьте. Што велено - исполняйте. Кончилась, надеюсь, лишь на время, наша вольница. Надобно уметь хвост поджать и барский сапог поцеловать, коли требуется. Крепостные, рабы удовлетворять должны всякую господскую прихоть. Тебе, - оборотился к Гошке, - наказ особый. Больно горяч. Все по правде да справедливости хочешь. А где они? Я их за свои семь десятков годов не встречал. Смиряйся, парень, иначе пропадешь!