Сполохи

— Ты не серчай, отец Никанор, мы люди безнавычные, порядков не ведаем, которые, значит, при царском дворе бывают. Вот.

«И этот владыкой не называет», — с досадой заметил Никанор.

— Что скажешь собору, отец Никанор? — продолжал Азарий. — Али указ какой привез, так покажи.

Никанор помедлил, соображая, о каком указе хотят услышать старцы, и проговорил:

— Нет у меня никаких таких указов, по которым велено бы вам служить по-новому. Есть токмо грамотка, коя велит мне быть в своей келье, а вам давать мне покой по-прежнему.

— Вручали ли тебе указ о новом богослужении? — спросил Терентий.

— Давали, да я не взял, — не моргнув глазом, соврал Никанор.

Старцы опять пошептались, и Геронтий, прищурившись, сказал:

— А почто ты, Никанор, клобук переменил?

Никанор спохватился: «Тьфу, дурень старый! Как же это я обмишурился, не ту шапку напялил? Однако же, в каком клобуке я ныне быть должен?..»

— Мы знаем, что ты покаялся на церковном соборе и от старой веры отступил, — молвил Феоктист и, как бы приходя на помощь старцу, добавил: Это нам ни к чему.

«Фу ты, пронесло! — обрадовался Никанор. — Держатся Соловки старого обряда!» Он встал, стащил с головы московский клобук и кинул его на пол.

— Возложили сей убор на меня силой, и я ему не рад! — воскликнул он, широко двуперстно перекрестился к огорченно подумал: «Израсходовался я на него, зря деньги бросил…»

Геронтий потрогал носком сапога клобук, хмуро заявил:

— Надеялись мы на тебя, Никанор, что станешь заступой нашей перед государем, как сам сулил, а на деле привез нам неведомо что.

«Все вынюхали, обо всем наслышаны», — сокрушенно подумал Никанор и произнес:

— А поезжай-ка ты, Геронтий, к Москве и отведай с мое. Я погляжу, как-то тебя употчуют никониане.

— Однако Епифаний стоял крепко, — возразил Азарий.

— А где ныне Епифаний-то? Язык отхватили да в Пустозерск сволокли старца. А мы здесь объединимся и государю с никоновской церковью откажем. Никанор вытянул из-за пазухи кису, развязал, высыпал на стол деньги. — Брал я у вас на поездку двести рублев, возвращаю сто двадцать восемь копейка в копейку.

Старцам это понравилось: не транжирил Никанор всуе казенные деньги, не беспутствовал вроде Варфоломея, остатние сдал, как положено.

Еще опосля отчет принесу, — посулил Никанор.

— Дай-ка сюда грамоту о том, как тебе жить велено, — попросил Азарий.

Никанор торопливо достал бумагу и передал келарю. Он был противен самому себе. Чего ради он суетится, спешит с оправданиями? Неужто вид оружия навел на него безотчетный животный страх?

Келарь Азарий принял грамоту и оглянулся на Корнея. Никанор в недоумении смотрел на обоих. Корней медленно качнул головой, и келарь, высоко подняв бумагу, разорвал ее на узкие полоски.

— Жить тебе, владыка, в архимандричьей келье, печься тебе о соловецкой братии. Мы государю непослушны учинились, а потому государев указ для нас не указ. — Азарий кашлянул, опять оглянулся на Корнея. — Вот… Да… А ты ведай нами, как поставлено черным собором, а мы тебя ни в чем не подадим.

У Никанора выступили на глазах слезы. Он низко поклонился, сказал растроганно:

— Буду стоять с вами до конца и, коли надо, смерть приму за истинную веру.

Старцы одобрительно кивали головами, миряне же с Корнеем хранили гробовое молчание, и старцы быстро притихли.

«Господи! — сообразил тут Никанор, — да ведь черный-то собор ни дать ни взять — Петрушка на руке скомороха! Не черный собор дела вершит, а эти вот смерды с саблями. И Корней. Так кого же я выпестовал?! Доигрался сборищами на дворе монастырском, черных мужиков к кормилу поставил своими руками…»

Заговорил Геронтий:

— Люди зело озлоблены на отступников — архимандритов Иосифа и Варфоломея. Намедни Иосифа чуть не убили до смерти. Мы написали государю новую челобитную, что в старой вере будем стоять крепко и пастыри, присланные им, нам не надобны.

— Пора Иосифа и Варфоломея убрать из монастыря вкупе со свитой, чтоб не смущали народ, — согласился Никанор. — А мыслю я, дети мои, что ныне у нас с государем нелюбовь пойдет, да бог не выдаст. Не отступайте вы от старого благочестия и велики будете у Христа человеки. За то ныне мы страждем и обращаемся ко всем, чтоб от прелести отступления оберегались, и врагов креста Христова не устрашались, и мужски за благочестие предавались на разные муки и терзания или как кому бог благословит. Так учит нас великий мученик отец Аввакум. Аминь!

— Аминь! — хором отозвался черный собор.

Звякнуло оружие. Миряне поднялись с мест, словно нехотя подходили под благословение архимандрита и один за другим оставляли келью. Только один Корней стоял у дверей и, приподняв бровь, испытующе глядел на Никанора.

— «На муки и терзания за благочестие…» — медленно повторил он слова архимандрита и вдруг резко спросил: — А благословит ли архимандрит на оружный мятеж?

Снова в смертной тоске застыло сердце Никанора. Старцы, потупившись, молчали, за дверью слышалось приглушенное звяканье железа.

— То-то, — тихо, но твердо проговорил Корней и, уже шагнув через порог, добавил, обведя темным взглядом притихший собор: — Народ благословит!

* * *