Сполохи

— Волею божьей прознал я, владыко, что зреет в обители заговор. Есть противники соборного приговора о Никоновых богослужебниках, других мутят.

— Реки поименно.

— Священники, черные попы Герман, Виталий да Спиридон, дьякон Евфимий да чернецы, дети их духовные. Всего десятка с четыре наберется.

— Миряне как?

— Служки да служебники — людишки презренные, сам ведаешь, за тем тянутся, кто силен, бельцы — тож. С трудниками худо: зрима среди них шаткость немалая.

— Голова всему кто?

Варфоломей усмехнулся:

— Нет у них головы, каждый по-своему гнет, однако духом едины и тебя во всем винят.

Архимандрит задумался. Затея с непринятием новых богослужебных книг оборачивалась не так, как было умыслено. Опасения стали подтверждаться на деле.

Под Варфоломеем скрипнула скамейка.

— Дозволь, владыко, слово молвить — задумка есть.

— Сказывай.

— Могу стать той головой, повести куда надо. Мне многие верят…

Настоятель впервые за долгое время улыбнулся:

— Дело. Прими на то благословение… Чую, еще что-то замыслил.

— Не по чину говорить.

— Велю!

— Недалек день, егда богомольцы начнут наезжать, а кой извет на тебя случится, то может он уйти на Москву с клириками… — Варфоломей умолк, пряча глаза.

— Не молчи, сказывай!

— С каждого человека надобе клятву брать, что никакого письма с ним на матерую землю нету. Хоть это и хлопотно, да верно. Тебе не солгут.

Отец Илья, почувствовав озноб, повел плечами. Зоркий глаз Варфоломея уловил это движение. Проворно поднявшись, старец взял с лавки теплую шубу, набросил на плечи настоятеля. Архимандрит, недовольно подергивая уголком рта, торопливо запахнулся.

— Ты ведаешь мои думы, брат Варфоломей, но не в силах постичь главного: нет во мне страха перед патриархом.

Стоя за спиной настоятеля, иеромонах[88] не скрывал злорадной усмешки.

— Смельство твое всему братству ведомо, и я, раб никудышный, пред тобой склоняюсь. Однако береженого бог бережет. Митрополит-то новгородский, Макарий, да вологодский епископ Маркел зело колеблются в принятии новопечатных книг. Вятский же епископ Александр и вовсе в сторону их отложил, служит по-старому. Это слухи, опосля водополья проверим. Коли подтвердятся, надобе принимать общий приговор… на большом черном соборе.

Архимандрит молчал, и Варфоломею не видно было его лица.

— В Ниловой пустыни монаси творили службу по-старому, тихо да мирно, продолжал он вполголоса. — Откуда ни возьмись — «черные вороны», слуги патриаршие с батожками, с топориками. Схватились прямо в алтаре, вывалились на улицу… Монаси крепко дрались — у «черных воронов» перья повыщипали.

— Недалек день, — вздохнул отец Илья, — подымем Север — Никону конец.

— Государь поймет, чья правда. Тебе, владыко, в патриархах быти.

Архимандрит снова глубоко вздохнул и едва не закричал от резкой боли в пояснице. Закусив губу, задержал выдох, ждал, когда утихнет острая колющая боль…

— Не льсти, брат Варфоломей… Ладно. Я тебя не забуду. А сейчас уходи. Ступай… Ну что еще?

— Объявился Герасим Фирсов… — начал было Варфоломей, но оборвал себя на полуслове, увидев исказившееся лицо архимандрита.

— Сей старец, — проговорил настоятель, едва сдерживая себя, — должен предстать перед черным собором за бессовестный обман бедного брата Меркурия.

— Однако он ждет за дверью. Видно, неспроста.

Архимандрит погладил кисти рук, костлявые, с сухой кожей — как птичьи лапы.

— Зови.

Герасим, войдя в келью, старательно отбил поклоны в ноженьки настоятелю, скромненько встал неподалеку. У Герасима не лицо — пряник медовый, до того радешенек зреть своего владыку в добром здравии.

— Явился, — произнес отец Илья сквозь зубы, — справил делишки-то?

Фирсов коротко махнул рукой:

— Мои дела — тьфу! Видимость одна.

— «Видимость», говоришь! Братия от тебя ответа требует за неслыханную татьбу.

— «Так они умствовали и ошиблись, ибо злоба их ослепила их, — вздохнул Герасим, — а души праведных в руке божьей, и мучение не коснется их». Твои же дела, владыко, пожалуй, похуже будут.

— Что?! — хрипло выкрикнул архимандрит.

Всем нутром он почуял недоброе: «Неужто опала? Отречение?.. Нет, не похоже. Что тогда?..»

— Не молчи! — приказал.

— Да уж чего там молчать. В Суме повстречался со старцем Нифонтом. Он нонче у патриарха в приближении, а ездил он сей год на остров Кий, что в Онежской губе…

— Сатана!.. — прохрипел настоятель, непонятно к кому обращаясь.

Будто не слыша архимандрита, Герасим бесстрастно продолжал:

— Приехавши на остров Кий, Нифонт смотрел и мерил его трехаршинной саженью не в одном месте. Вымеряв, записывал, где какое место широко и высоко на все стороны от востока и запада, от лета и севера. А потом в тетрадях записал, где голой камень, где земля, где лес и болото, и губы сколь выдалось на остров, и в которую сторону…

Кулак настоятеля опустился на подручку кресла.

— Кто позволил? — крикнул и сразу понял: нет, не станет у него Никон позволения спрашивать.

— …А все для того, чтобы патриарху ведомо было, где монастырю Крестному пристойно быти — на каковом месте.