Сполошный колокол

— Что с тобой? Зачем нам бежать? Ты пойми, я за какие-то три месяца из простого стрельца стал пятидесятником. Клянусь тебе, Елена, буду полковником, дворянином, воеводой, я достигну боярства. Я буду великим воином, а ты будешь моей женой.

— Русь — коварная страна. Здесь и вправду можно добиться всех степеней, но здесь можно и погибнуть.

— Пани, у меня в руках птица-удача. Меня не убьют в бою и не казнят невинно. Я выберусь сухим из любой воды… Пани, я клянусь тебе, у меня в Москве будут хоромы. А тебе я построю замок в той самой деревушке, где ты родилась.

— Ты опять называешь меня Пани. Так странно было услышать свое имя. Но скажи мне, Донат, кому ты все-таки служишь?

— Пскову!

— Но Псков — мятежный город. Скоро он падет. И вам всем не избежать опалы государя.

— Но ведь ты дружна с Ординым-Нащокиным.

— А что мы для него сделали? Я умоляю тебя, Донат, если подвернется случай, выполни какой-либо пустячок, и он не забудет нас.

— Все будет хорошо! Я удачник, Пани! Тот, кто удачлив, тому не надо ни ума, ни силы. А я, Пани, и удачлив, и умен, и у меня много сил…

— Ты хвальбишка!

— Пани, ставь вино — долой печаль!

— Вина нет, — вздохнула Пани, — оно иссякло, как и деньги.

— Нет денег? — Донат небрежно снял свой пояс и положил его перед Пани. — Дарю тебе, моя любимая. Пусть заботы не касаются твоих ланит.

Пояс был еще полон эльзасских талеров, и Пани глядела на Доната, прикусив губку: «Ах, как не прост этот счастливый болтунишка».

Встретили

Донат лежал на спине, голова на бугорочке, грудь нараспашку, ноги босые. Пальцами ног поигрывал — Боже ты мой, как соскучилось тело по свободе за зиму, как хорошо вот этак, ни о чем не думая, пятками в землю, пальцами в небо!

Солнце не в помеху — само ласкается, трется о щеку, как голубок прирученный. Ветер кузнечиком. Вспрыгнет на нос, на одной ножке постоит, в ноздрях пощекочет горьким травяным духом, и глядь — уже на лбу. Подует, как на кипяток, тронет волосы, словно белка хвостиком махнет — и такое чудное спокойствие по всему телу, словно сам стал весенней землей, а в тебе, в недрах твоих, ручьи текут полные, добрые, не ради озорства — ради всеобщей земной благодати.

Глядел Донат в небо. Уж такая синь — закроешь глаза, а все равно сине. Ну и, конечно, повернулся Донат на бок — в сон потянуло. Ухом коснулся земли, а земля гудит, будто улей в ней. И вдруг через пчелиный тот гул — лошадиный топот. Зябко стало.

Лежал Донат за изгородью. Вокруг Пскова деревеньки малые кучками, как опята. То холм усыпят избами, то низинку. То к лесу прижмутся, то на поле выскочат. В такой вот деревеньке и стоял с тридцатью молодцами новоприборный пятидесятник. Царь таковым чином пока что не пожаловал Доната, зато Гаврила Демидов повеличал.

Князь Хованский был уже близко. И Псков готовил ему встречу.

Земля не обманула Доната. К овечьему загону, под забором которого он лежал, прискакал всадник:

— Показались!

Донат недовольно хмыкнул, потянулся, сел. Стрельцы, прослышав о том, что войска Хованского близко, прибежали к своему пятидесятнику, как цыплята к наседке. Донат, скрывая от людей волнение, тщательно завернул ноги портянками, не торопясь натянул сапоги и, все еще сидя на земле, посмотрел на гонца:

— Чего на коне торчишь? Слезай! А то Хованский увидит твой горшок и сбежит со страху!

Шутка была тяжелая, но все охотно засмеялись. На гонце и вправду шлем был неуклюжий — горшок горшком.

Донат встал:

— Будем действовать, как велено. Если Хованский на деревеньку наскочит — вступим в бой. Если пойдет мимо — пропустим. Ударим по обозу. Наше дело — обоз… А теперь, воины, пошли-ка спрячемся. Да получше.

Решил Донат увести своих на зады, к трем прошлогодним стогам соломы.

Стрельцы прятались с удовольствием, пятидесятнику пришлось прикрикнуть на них:

— Вы не больно-то вглубь лезьте! А то вас и не найдешь.

Тут подошел к нему крестьянин с косой на плечах:

— Ворог — на порог, а вы — в солому!

— Не твоего ума дело, мужик! — огрызнулся Донат.

— Куда ж нам до вашего брата. Мы косы изготовили для встречи князя, на вас надеялись, а вы как сметану лопать — первые, а как дело до войны — так вона.

— Как тебя зовут? — нахмурился Донат.

— Не пугай, не из пужливых! — ответил крестьянин. — Иван Сергушкин я.

— Я тебя не пугаю, Иван Сергушкин. У нас от Гаврилы-старосты особый приказ. Нам на рожон лезть не велено. Понял? И вам я лезть на рожон не велю. Если Хованский или какой отряд его войдет в деревню, приказываю тебе встретить его хлебом-солью… А вот когда мы в бой пойдем, тогда помогай.

— Это с кем же мы воевать-то будем, коли к Хованскому велишь с хлебом-солью идти?

— С обозом его!

— С обозом? — задумался Сергушкин. — Дело. Без харча воевать не можно.

— Ну, так ступай к мужикам. Вели им сидеть до поры смирно.

Сергушкин хотел уйти, но Донат остановил его:

— Помоги-ка мне на стог залезть.