Спорим, будешь моей

Подсознание ведет на дачу, я слепо следую за ним. Только вот входить в дом не рискую. Пересекая двор, спускаюсь к морю. Сначала двигаюсь быстро, почти как раньше – легко и свободно. Но где-то с середины лестницы меня начинает трясти и бросать из стороны в сторону. Последние метры и вовсе шатким буром преодолеваю. Тупо волей дожимаю.

Дыхание растет набегами. Разбивает пространство, как срывающийся перед грозой ветер. Стискиваю руки в кулаки, откидываю голову и, прорезая беспроглядно-темное небо, шумно тащу ноздрями соленый морозный воздух. Вот с выдохом этого обжигающе-кипучего концентрата меня и раскладывает. Развожу руки в стороны и с безумным ревом выталкиваю всю свою боль.

Ору, пока все кровавые ошметки из груди не вырывает. И только оставшись без сил, падаю на колени. Складывает пополам. Качает. Лбом песок ощущаю. Размазывает меня по ней. Изо рта какие-то странные звуки выходят. Лицо солью заливает.

Я, блядь… Я, блядь, рыдаю, как ребенок.

Все произошедшее так, сука, неожиданно… И так, мать вашу, мучительно. Ничего подобного не планировал. Даже не думал никогда о детях. Но, блядь… Как она могла его убить?!

Этот поступок уничтожает все, что у нас было. Он уничтожает мой мир. Мою Вселенную. Ее больше нет. И не будет никогда.

– Ли-и-и-и-за!!! – с новыми рваными криками луплю кулаками в мерзлый песок. Сбиваю «казанки» в кровь. Захлебываюсь слезами, соплями, долбаным песком и еще какой-то слизью. – Ли-и-за-а… Я же так тебя любил! Только тебя любил!!! Мать твою… Мать… Ненавижу тебя… Господи, как же я тебя ненавижу!!!

Таскался, унижался, убеждал, прощал и принимал. А сейчас… Сегодняшний день, будто резкое пробуждение и полное осознание, что больше ты уже никогда не уснешь. Никогда.

Сказки не будет, блядь… Все. Суровая, сука, реальность в действии.

Наверное, тут что-то на инстинктах повязано. Хочешь ты, мать твою, размножаться или нет – неважно. Но, когда, блядь, та самая любимая женщина сознательно уничтожает эту частичку тебя в себе – тебя на животном уровне отвергает – это, черт возьми, включает такие инстинкты, которые не в силах перебороть никакая разумная материя. Задевает все чувства. Самолюбие, гордость, мужское начало – расплющивает на хрен.

Остается лишь база – самосохранение, жестокость, агрессия. И этим питается мой организм, чтобы страдать. Только этим. Только этим, блядь.

Когда удается собрать себя в кучу и утащить в укрытие, таю надежду, что самое худшее я уже пережил. Однако, утром боль ощущается не менее пламенной. Пусть тихим сапом, но выжирает нутро.

Бухаю, курю, гоняю какую-то шнягу. Похрен.

Видеть ее не хочу. В глаза смотреть не способен, но все равно вижу их. Закрываю свои и вижу. Чертовы зеленые звезды! Остаются со мной даже днем, как ни сопротивляюсь.

Как можно настолько сильно ненавидеть человека и при этом быть исключительно на нем сконцентрированным? Как? Почему я все это познаю? Почему я? Или так бывает со всеми? Се ля ви[1]?

Жить на холостых. Зачем? Зачем, сука, если все задвижки рвет. Изо дня в день наматывает. Дышать невозможно. Глохну. И все равно не тухну, пока из-под ног не уходит пол.

Ненавижу этот гребаный дом, но убраться из него не могу.

Проживаю… Проживаю каждую секунду, что здесь провели. Зачем? Зачем, если точно понимаю, что смысла нет?! Понимаю, что в этот раз точно ни хрена не вернется. Нет пути назад. И все равно рву последние жилы.

От семьи первые дни вполне успешно отмазываюсь. Придумываю какие-то тусовки, заезды, жару и клубы. Жду, что в какой-то момент полегчает настолько, чтобы выползти из этой берлоги. Но время идет, а я на поправку – нет. Я забил даже на Кира. Его выписывали, я какой-то лабуды навешал, мол, не в городе, увы. Как получится, заеду.

Никого видеть не хотел. И, возможно, это затянулось бы больше, чем на чертовые две недели, но в один из вечеров в окна светят фары.

Батя вычислил по геолокации.

Войдя в дом, сосредоточенно оглядывает батарею бутылок, горы окурков и раскинувшийся кругом бардак. Зная меня, сходу выкупает, что внутри меня еще большая разруха царит.

– Что происходит? – вопрос серьезный, лобовой.

Сглатываю, но быстро понимаю, что не уходит никуда эта кровавая жижа. Сколько еще буду ее извергать? Шмыгая носом, слепо таращусь на отца.

Он приседает рядом на корты. Сканирует уже конкретно – насквозь.

– Тёмыч… – выдыхает после обследования растеряно.

А мне бы сдохнуть, но… Именно после этого меня и выворачивает. Впервые перед отцом всю душу самыми уродливыми узорами наружу выкидываю. Рассказываю и о Лизе, и о семейке ее чокнутой, и о грядущей свадьбе.

– Пап, я ее люблю, а она завтра замуж выходит… – заливаю соплями пол и даже не стыдно.

Все, что я хочу – избавиться от этой боли.

Не озвучиваю лишь самого сокровенного – что аборт от меня сделала. Не получается. И в этот момент я, блядь, даже думать не хочу, кого защищаю. Себя? Или все-таки ее? В самую пору загнуть что-то вроде: разбила, сломила, уничтожила... Только моя душа по-другому поет. Какой-то внутренний стержень упорно не дает валить все исключительно на Лизу.

Это мои реакции. Мои чувства. Мой выбор.