Спорим, тебе понравится? (СИ)

Но мои молитвы, очевидно, затерялись и не дошли до адресата, потому что ничего не прекратилось. Всё тот же закуток тёмного школьного коридора без камер, злобный голос Марты и довольный рокот её прихлебателей. Им весело. Они рады быть полезными. А то, что человека унизили за просто так? Так это ничего.

Я ведь всего лишь Крыса…

— Нажаловалась, гадина? Нам из-за тебя весь вечер вчера родители мозги сношали. И мы за это, ух, какие злые теперь! Но, знаешь, меня спросили, почему мы тебя травим, убогая. Хочешь знать ответ? Мы тебя травим, потому что хотим травить. Как таракана, понимаешь? И уже неважно, чем именно ты нас раздражаешь. Просто знай — мы превратим твою жизнь в Ад. И никто не спасёт тебя. Никто! Потому что ты — пустое место, а мы — дети сильных мира сего. Теперь ты наша игрушка, девочка для битья. Крыса, которую для забавы мы будем ежедневно кормить отравленным сыром.

— Пока ты не сдохнешь, тварь, ибо тебе тут не место! — прошипела Регина, наконец-то убирая ногу с моих пальцев.

Дьявольский, злорадный смех резанул барабанные перепонки. Сердце в груди остановилось и впало в какой-то коматоз. Лёгкие с жалобным стоном качали воздух, не справляясь с запредельной дозой адреналина, выброшенной в кровь.

Но я лишь села на корточки и, как это ни парадоксально, выдохнула от облегчения.

Что ж…

В моей жизни было кое-что похуже ненависти этой безразличной мне толпы. Я пережила тот кошмар наяву, справлюсь и сейчас.

Встала, отряхнулась и пошла в туалет замывать кровь с колен и стирать с лица следы ненавистных слёз. Я не знаю как, но я должна на суперклей приклеить к своему лицу маску абсолютной отчуждённости.

Им нужны мои эмоции? Они их не получат!

Но уже в конце учебного дня, стоя в гардеробной, я вновь чуть не расплакалась навзрыд и только нечеловеческими усилиями смогла справиться с тем безумным шквалом отрицательных и разрушительных эмоций, который буквально стёр с лица земли мои отстроенные с нуля защитные стены.

И всё потому, что на моей ветровке кто-то алой краской вывел одно-единственное, но уже набившее мне оскомину, слово:

«Крыса».

И, может быть, всё не было бы так страшно, но на улице сегодня испортилась погода — всего плюс тринадцать, ветрено и дождливо. Но лучше так, идти под холодными каплями промокшей кошкой, чем надеть на себя испорченную ветровку и всему городу показать, что меня унижают, а я ничего не могу с этим поделать.

Ничего!

Только перебирать конечностями по мокрой брусчатке и сражаться с собственными слезами, потому что против толпы я никто — всего лишь маленькая букашка, которая совершенно не понимает, за что её так ненавидят.

И, возможно, мне было бы суждено окончательно околеть, простудиться и приказать долго жить, если бы уже за первым поворотом от школьного двора меня не настиг шум автомобильного клаксона, а через мгновения рядом со мной не притормозила блестящая, покрытая каплями дождя иномарка.

Стекло со стороны водителя опустилось и мужской, пробирающий до самых костей, голос приказал бы мне строго:

— Садись.

— Но…

— Живо!

Глава 21 — Подсластитель

Вероника

— Нет! — рублю почти безапелляционно. Почему почти? Потому что голос до сих пор предательски дрожит от обиды на весь этот несправедливый мир.

— Не сядешь на счёт три, Истома, и я, клянусь, что силком запихаю тебя в тачку — форменно рычит Басов, но что мне его запугивание после сегодняшнего перформанса от Максимовской? Что слону дробина.

Вот вообще — п-ф-ф!

— Нет!

— Раз! — угрожающе тянет он, но я только ёжусь под порывами ветра и упорно шагаю дальше, на ходу бросая резонное замечание.

— Тебе даже нет восемнадцати, Ярослав. Рановато ещё садиться за руль и других возить.

— Я польщён, что ты знаешь мой точный возраст, но…

— Никаких «но». Ты — злостный нарушитель, — рублю и иду дальше, гордо задирая нос выше, надеясь уже через пару десятков метров свернуть во двор и заплутать по непроезжей части от этого наглеца.

— Два! — напрочь игнорируя мои слова, выговаривает Басов.

— Мажорам законы не писаны, да? — челюсть начинает сводить от холода, а зубы жалобно, нет-нет, да отстукивают друг об друга.

— Да, — тут же соглашается парень и самодовольная улыбка озаряет его лицо, но тут же гаснет, а взгляд темнеет, как грозовое небо.

И он припечатывает.

— Три!

Басов резко притормаживает, а я срываюсь с места, чувствуя, как сердце застревает где-то в горле, да там и задыхается раненой пичужкой. Вот только не успеваю я даже как следует ускориться, как уже через мгновение меня дёргают на себя сильные руки и стискиваю в своих горячих, пропахших жасмином и деревом объятиях. Прижимают к колотящемуся сердцу, заставляя и моё собственное биться с ним на одной волне.

Бам-бам-бам!

— Иди сюда…

Разворачивает резко, и мы сталкиваемся грудными клетками. Его — горячая как раскалённая сковорода. Моя — мокрая и продрогшая ветошь. И рыдать хочется оттого, что из горла рвётся стон удовольствия.

Это всё он, чёрт раздери этого парня!