Спорим, тебе понравится? (СИ)

Про обещание, данное Аммо, конечно же, забываю в такой круговерти. Мне совершенно не до него. Я вся в переписках, прикосновениях и многозначительных взглядах. Мне даже плевать на то, что теперь ребята вдруг сами порываются со мной дружить. Здороваются. Пытаются завести разговор. Я — звезда. Ведь прежде Ярослав Басов никогда и ни с кем не встречался в стенах этой гимназии.

Вот только и Рафаэль умеет быть настойчивым.

Он заходит в класс на последнем уроке уже после звонка. Непринуждённо кивает чуть опешившему учителю математики и чеканным, хищным шагом идёт в мою сторону. А затем молча кладёт мне на парту свёрток, повязанный алой лентой.

Улыбается.

Подмигивает.

И уходит, оставляя меня напитываться до безобразия заинтересованными взглядами. Они прессуют. Душат. Но я вычленяю из них для себя только один — бывшей подруги — Дины Шевченко. Она смотрит на меня таким странным, скребущим взглядом, чуть прищурившись, что я тут же чувствую, как позвоночник обдаёт леденящей изморозью.

Глаза в глаза и девушка усмехается, а потом и кивает мне, будто бы что-то для себя решила, но со мной делиться не собирается, по причине того, что мы просто говорим сейчас на разных языках.

Ну и пусть!

Я ни перед кем отчитываться не собираюсь. Я слишком долго была в тени, а затем терпела тычки всех этих людей. А теперь что? Должна прислушиваться к их мнению и задумываться, что значить той или иной взгляд? Вот и Дина не стала мне опорой и подругой, а сейчас полезла со своими советами и многозначительными зырканьями в мою сторону.

Ещё и удивляется, что я не роняю тапки в беспомощных попытках убежать на край света от внимания Басова. Не хочу и не буду. Я в кои-то веки счастлива и чувствую себя в безопасности, любимой и особенной, а не забитой и ненужной старшей дочерью Храмовой Алевтины Петровны.

«Я с Молекулой договорился. Она отмажет тебя после занятий перед матерью», — отвлекает меня от моих дум входящее сообщение от Басова.

«Есть повод?», — строчу я ответ, и вся свечусь как лампочка Ильича.

«Есть».

«Ну не томи!»

«Ну не тупи! У нас свидание, Истома».

Вай!

«Надеюсь, ты товарища химика ничем там не шантажируешь, что она тебе так бодренько помогает?»

«Надейся».

«Я серьёзно».

«Я тоже».

«Яр?»

«Блин, Истома! Вот ты вечно обо мне всякие гадости думаешь, а это, между прочим, обидно, знаешь ли. А я, вообще-то, сына Молекулы из говна вытащил, отряхнул и на путь истинный наставил. Понятно?»

«Это как?»

«Это, когда тупые малолетние обсосы вместо того, чтобы работать над собой и собственным будущим, начинают загонять себя в могилу разными не кулинарными солями».

«О, Боже!»

«Истома, Боже тут ни при чём. Хоть лоб в молитвах расшиби».

Продолжать дискуссию на эту тему я больше не стала, да и учитель уж больно подозрительно поглядывал на меня, замечая, что я слишком часто отвлекаюсь на телефон. Но вот уже сорок пять минут урока подошли к концу, и я пулей кинулась на выход.

Пробежала, сверкая пятками, мимо не замечающей меня более Марты Максимовской и её компании. Дальше в гардероб, а после — на улицу, где на парковке, в прогретой машине, пахнущей кофе и кожей, меня ждал он. Мой Яр.

— Куда ты повезёшь меня? — выдохнула я, счастливо прикрывая глаза и прислушиваясь, как мерно урчит мотор, разгоняя нас по улицам города.

— В рай… кстати, от мамы своей расчудесной отмазалась?

— Да.

— Отлично. Но, Истома, меня эта женщина начинает не на шутку напрягать.

— Меня тоже, — киваю я и от досады отвожу глаза. Мне хочется быть современной, открытой к общению и кипучей жизни девчонкой, а не маминой марионеткой.

Вот только, что я могу?

И Басов будто бы читает мои мысли, а потом, чертыхаясь, вдруг начинает бурлить и угрожающе пускать пепел, словно опасный вулкан.

— Чёрт его знает, как ты терпишь всё это дерьмо! Родительский контроль, домой сразу после школы, вечером никуда не выходи, с мальчиками не дружи. Полная хрень! И знаешь, я бы подобную ересь терпеть не стал, потому что таким мамашам палец в рот не клади — откусят по самый локоть. Оглянуться не успеешь, как она сядет тебе на шею и просидит там до самой твоей пенсии просто потому, что считает тебя своей собственностью. А ты что табуретка, Истома?

— Нет.

— Так какого художника ты позволяешь этой женщине с собой так обращаться?