Спорим, тебе понравится? (СИ)

— Но я же тоже твоя дочь! — всхлипываю. Ничего не могу с собой поделать — это ужасно, когда тебя намеренно задвигают на полку, игнорируя истошные вопли твоего изломанного чувства собственного достоинства.

— Дочь, — повторяет она за мной и качает головой, — но только благодаря Ире и Анатолию я поняла, что это действительно так. Что ты мой ребёнок, и я должна любить тебя, а не смотреть, как на проклятие. Но их не стало. И теперь только бог напоминает мне об этом, только бог, Вера.

Любит она...

Я знаю, что она умеет это делать. И даже видела, как это выглядит со стороны. Но я никогда не чувствовала этого по отношению к себе. Враньё всё это!

— Мне очень жаль, — выталкиваю я из себя и смотрю в её глаза с вызовом, — но я не специально, мам.

— Что именно?

— Родилась.

— Дерзишь?

— В этот день, — гну я свою линию.

— Пф-ф-ф, думаешь, я могу забыть об этом?

— Восемнадцать лет тому назад, мам.

— Эгоистка! — неожиданно срывается она в слёзы, подскакивает с места и орёт. — Такая же, как и твой жалкий отец! Только о себе и думаешь, бессовестная! Люди погибли. Люди! А тебе лишь бы куражиться, да поздравления принимать? Нежели ты выросла настолько бессердечной, что можешь в такой чёрный день думать о празднике собственной души? Я не верю, что ты могла так низко пасть! Я отказываюсь это делать! Всевышний покарает тебя за это!

— Довела мать, — злобно выплёвывает бабка.

— Извините, — устало прикрываю веки, — что снова всё испортила. Но можно я уже пойду?

Втягиваю голову в плечи и просто жду, когда же это кино закончится и титры стройными рядами букв уйдут в закат. Мне бы новое, где мне не станут каждый год напоминать, что я родилась в неправильный день и вообще сделала это.

Я словно угол в темноте, о который мать со всей дури врезалась мизинцем.

Вроде бы ни в чём не виновата, но кому до этого есть дело, м-м? А винить себя любимую — это вообще моветон и однозначное фи.

— Нельзя, — переходя на ультразвук, горлопанит мать, закашливается и снова падает на кухонный уголок. Плачет горько и взмахивает рукой, приказывая есть.

Ненавижу кутью, но вкидываюсь ей максимально быстро. Чтобы уже закончить со всем этим и уползти к себе, дожидаясь, пока стрелка часов отмотает день до конца.

Едим молча. Затем бабка притаскивает из гостиной большой альбом с фотографиями. Пересматривают с матерью. Улюлюкают над детскими снимками Иры и даже моими. Мама пытается мне улыбаться.

Треплет за щеку как послушную собаку.

— Совсем взрослая стала ты, Вера. Надеюсь только, что однажды ты перестанешь сердиться и поймёшь меня.

Что именно я должна понять, уточнять не стала. Только кивнула, а спустя полчашки горячего кипятка с сахаром и заваркой, наконец-то покинула кухню, не забывая, двигаясь мимо входной двери, подготовить себе плацдарм для очередного ночного побега, и крутанула замки. Затем окопалась в собственной комнате и принялась убивать время уроками, заданными на понедельник.

Поля разукрасила разноцветными косичками. А внизу тетради с вензелями вывела:

«Поздравляю! Будь!»

До девяти вечера с кухни были слышны голоса, изредка тихий плач и жалобный скулёж. А после женщины, наревевшись, разошлись спать. Я тоже сделала вид, что легла. Но вскоре вздрогнула, когда в комнату ко мне тенью скользнула мать. Чуть постояла надо мной и плавно опустилась на кровать. Посидела молча, пока я старательно делала вид, что сплю, а затем положила ладонь мне на голову. Не гладила.

Она никогда меня не гладила.

Лишь невыносимо долго сидела так, а затем порывисто поднялась и прошептала:

— Прости меня. За всё!

И ушла, плотно притворив за собой дверь.

А я вся обратилась в слух. Вот мама произвела привычные мыльно-рыльные процедуры, вот прошла на кухню, выпила стакан ледяной воды из холодильника и потопала к себе.

Дом погрузился в тишину и обманчивый покой.

Я же кинулась за телефоном и с затаённым сердцем открыла переписку с Ярославом. Кровь тут же наполнилась сахаром и грудь перестали стискивать стальные обручи безнадёжности. Всё он — мой волшебный лекарь. И одна пилюля уже ждёт меня, болтаясь непрочитанным конвертиком.

«Как настрой?»

«Боевой»,— строчу, прикусив кончик языка, чтобы не пищать от радости.

«Я еду к тебе».

«Я не знаю. Честно, Яр».

«Я еду, Истома!»

«Мне страшно. Это ты понимаешь? А вдруг она поймает нас?»

«Риск — дело благородное».

«Издеваешься?»

«Пытаюсь дать понять, что если ты не выйдешь ко мне, то я залезу к тебе в окно».

«Басов! Только посмей!»

«Ты даже не представляешь, на что я готов ради тебя».

«П-ф-ф...»

Спустя минут двадцать экран телефон вновь загорелся от входящего сообщения.

«На точке».

«Сейчас точно нет».

«Я буду ждать, Истома».