Спорим, тебе понравится? (СИ)

Хмурится, но вроде уже успокоилась. Не рвёт и не мечет, лишь смотрит на меня, скривившись, как от лимона. Да, я выгляжу неважно — факт. Бабуля дома выдала мне литровую бутылку подсолнечного масла и рулон ваты, чем и приказала устранять следы «красоты» на своём лице. Цели я достигла, но кожу окончательно убила, и теперь она горела огнём от микротрещин. Особенно пострадали веки и создавалось впечатление, что последние годы своей жизни я провела за бесконечными рыданиями.

— Девочки с параллели, — уклончиво ответила я, пытаясь осилить чересчур большую порцию лазаньи.

— За что?

— За веру, — ухватилась я за единственный довод, который мог размягчить сердце моей матери.

И да, это сработало.

— Как так? — её белки в момент налились кровью.

— Так, мам. Увидели, как я из церкви с библией и в платке выхожу, вот и понеслось.

— Последние времена! — покачала головой бабушка и налила мне полную кружку чая, кидая в неё три ложки сахара с горкой.

— Выстояла? Не прогнулась? Не посрамила Господа нашего? — накидывала мать свирепо вопросы, а мне рыдать в голос захотелось. Потому что так стало обидно, что её совершенно не интересует, как я там внутри — болит ли у меня душа от унижения, переживаю ли я, не опустила ли руки?

— Не посрамила, мам, — сиплым, на изломе истерики голосом ответила я и подняла глаза к потолку, делая вид, что возношу молитву Всевышнему. На деле же — просто пыталась не лить пустые слёзы. Они никого не разжалобят.

Это — только моя боль.

— Умница, дочь, — рубит мать, задирая нос выше и, горделиво хлопая меня по руке, начинает читать лекцию о том, что Бог благоволит смирению.

ЧэТэДэ!*

Что-то даже хвалит меня, что это всё было мне испытанием и я его с честью выстояла. Под занавес, как это часто бывает, когда она мной довольна, кладёт свою руку мне на голову и замолкает, а затем отмахивается от меня и закрывает тему.

Всё. Ей больше ничего не интересно.

Ни-че-го!

Трамбую в себя остатки еды, ненавистный сладкий чай и безбожно калорийное песочное печение, что напекла на ужин бабушка. Мать к нему даже не притронулась — фигуру бережёт. А на мою фигуру всем с высокой горы фиолетово.

— Ой, что хотела тебе рассказать-то, — обращается мать к бабушке, напрочь забывая о моём существовании, — помнишь, про Басова-недоумка тебе говорила?

— Ну?

— Тот парень, которого он избил до полусмерти, оказывается, заявление забрал из полиции. Претензий к обидчику не имеет и вообще сказал, что сам виноват, раз его так набуцкали. Ну ты представляешь?

— Купили бедного мальчика, — заохала бабушка.

— Твари! Всё им с рук сходит. И Аммо — болван — на подмогу к этому придурку кинулся, а теперь бродит по школе со ссадинами, смотреть на него больно. Ох...

— Мам, — тихо поднимаю я голову от своей тарелки, — ребята в гимназии говорят, что за дело тот парень получил. Он детей травил, дурь толкал.

И тут мать разошлась не на шутку. По столу грюкнула, на меня волком зыркнула и как заорёт:

— Ты побольше сплетен псевдоромантичных слушай, Вера! Влюблённые идиотки ещё не такого нафантазируют, пытаясь отмыть запятнанный образ Басова в глазах окружающих. Он — исчадие ада! Паскуда, каких свет не видывал! Ради собственного развлечения он способен на любую низость! На любую, слышишь? Я таких грешников насквозь вижу — всё хорошее, что в нём есть — всего лишь игра, чтобы потешить собственное раздутое эго. Купить, продать, обмануть, кинуть, подставить, поиздеваться — вот неизменные киты, на которых держится его богопротивный мир. Басов — дно. И не смей больше никогда заикаться, что он где-то там, что-то там делал во благо общества. Твари преисподней на это просто неспособны. Всё, ты выбесила меня, иди отсюда!

Покидаю кухню, возвращаюсь в свою комнату, где корплю над уроками: зубрю неподдающуюся моему сознанию алгебру и химию, а когда мозги начинают совсем отказывать, открываю тетрадь для эскизов. В нём из-под моей руки выходит сногсшибательное платье цвета индиго. В моей голове оно шифоновое, летящее и сидит на мне как влитое, скрывая недостатки фигуры и подчёркивая её достоинства.

Почти заканчиваю работу, любуюсь тем, что получилось, но спустя всего минуту вздрагиваю, буквально подпрыгивая на стуле.

— Что это? — голос матери за спиной безжалостно кромсает мои нервные окончания.

— Ничего, мам, — закрываю тетрадь и пытаюсь спрятать её под учебником, — так, дурью маюсь.

— А, ну-ка дай сюда, — повелительно протягивает ладонь, и я тут же вкладываю в её тетрадь со своими эскизами, вжимая голову в плечи и роняя сердце в пятки.

— Какой срам, Вера! — перелистывает мать страницу за страницей. — Декольте? Открытая спина? Длина выше колена?

— Это просто рисунки. Они ничего не значат, мам!

— Чтобы я больше не видела тебя за этим богохульным занятием! Иначе — получишь по рукам! Поняла?

— Да.

Уходит. А я выдыхаю. Сегодня мать в хорошем настроении и мне свезло не выхватить от неё по щам. Ложусь в постель и, подсвечивая себе телефоном, смотрюсь в маленькое карманное зеркальце.