Спорим, тебе понравится? (СИ)

— Сначала она очень горевала. Очень! А потом со всей силы ударилась в религию и наконец-то вспомнила, что у неё есть ещё и старшая дочь. Я тогда так радовалась этим метаморфозам. Чуть с ума не сошла от счастья, думая, что это она — настоящая материнская любовь в ней проснулась.

— А теперь? — тихо спросил Басов, и я впервые позволила себе задуматься о том, что творится между мной и моей мамой. И то, к чему я пришла, ошарашило меня и прибило своей уродливой истиной.

— А теперь мне кажется, что она просто душит меня, ломает и перекраивает, в слепой надежде вернуть ту, кого уже давно нет в этом мире. И с каждой её попыткой, с каждым провальным экспериментом превратить меня в Иру, я раздражаю её всё больше и больше лишь тем, что в той злосчастной поездке погибла не я, а она.

— Теперь-то ты понимаешь, что я был прав на её счёт? — любовно ведёт Ярослав костяшками пальцев по моей щеке и я, нежась, прикрываю глаза от этой ласки.

И делаю окончательные для себя выводы.

— Теперь да.

Глава 32 – В котле

Вероника

Почти середина ноября, а на улице до сих пор стоит по-весеннему тёплая погода — столбик термометра уверенно достиг отметки в пятнадцать градусов. Рядом со мной, чуть припадая на левую ногу, идёт бабуля и сетует на то, что билеты на самолёт в нашей стране стоят непростительно дорого, а ездить на поездах непозволительно долго, да и по возрасту ей уже не положено.

А надо.

— На следующей неделе будет годовщина, как Ирочки и Анатолия не стало. Ох, обязательно нужно съездить и проведать их, новые венки возложить, да оградки постоянные заказать, — нервно рубит воздух старая женщина, и её лицо прочерчивает недовольная, раздражительная судорога, — говорила я матери твоей, что надо было их здесь хоронить, так нет же...все в деньги упёрлось! А теперь как они там без нас? У них же, наверное, за лето, и кресты на могилах покосились, и фотографии выгорели. Господи, помоги, спаси, помилуй!

— Военная часть обещала приглядывать, ба, — замечаю я тихо, кутаясь в ветровку от слишком сильного порыва ветра.

— Военная часть не заменит родных людей, Вера! — почти змеёй шипит бабуля и качает седой головой. — Ах, надо было всё-таки здесь квартиру продавать и оставаться жить в Красноярске.

— Но теперь-то мы тут обжились, и у мамы работа нашлась. В лучшей гимназии края преподаёт, да и у тебя здесь не так болит колено, как это было раньше, — осторожно замечаю я, кивая на её хромую ногу, хотя сама вся внутри от страха покрываюсь ледяной коркой.

С бабки станется — она мать уговорит, чтобы всё переиграть и ради усопших всё тут бросить, укатив обратно на север.

— Да что там моё колено? А вот Ирочка и Анатолий там одни, лежат в сырой земле, пока мы тут морским воздухом дышим... Не по-людски всё это, не по законам духовной жизни, да и Бог всё видит!

Началось в деревне утро!

Старая женщина расходится не на шутку, бранится на весь свет и несколько раз с пеной у рта повторяет, как всеми фибрами души ненавидит двадцать пятое ноября.

Год назад в этот день был сильный снегопад, мело нещадно, но под вечер затихло, и температура упала до критически низких отметок. Но дома было тепло и уютно пахло выпечкой — мать испекла «графские развалины» и ждала, что отец и Ира вернутся, а затем мы всей семьёй сядем за праздничный стол.

Вот только они не вернулись. А спустя несколько часов мать в ярости вышвырнула торт в мусорное ведро, проклиная всё на свете и этот день, в частности.

Для всех он стал траурным. Для всех! И никто, кажется, уже и не помнил, что этот день значил для меня.

Так мы и съедаем остаток пути до гимназии, пребывая каждый в своей стихии. Бабка всё бранится, прыгая с темы на тему, как воробей по веткам: предстоящие поминки, мой непутёвый биобатя, бессовестные родители отчима, которые отказались от сына за то, что их единственный сын посмел жениться на моей непутёвой маме и принять нагулянного ребёнка, и, конечно же, бесстыжее государство, которое совсем не заботится о стариках, выплачивая пенсионерам сущие копейки. А я же перебираю в памяти какие-то отрывки минувшей недели и грущу, что каникулы так быстро закончилась.

Вспоминаю свои откровения перед Ярославом и жалею, что истории самого парня так и не услышала. Отзвонился Семён и нам пришлось в срочном порядке ехать домой, а там уж всю дорогу я мучилась от любопытства. Ведь теперь мой парень знал обо мне практически всё, тогда как я сама владела лишь крупицами информации о его личности.

Сирота. Есть старший брат. И дед, которого Басов считал, скорее равнодушным к нему цербером, чем родным и любящим человеком. Ведь защищал он всегда только внешний фасад семьи, показываемый обществу, а не собственного внука.

Главное — репутация. Остальное — до звезды!

Так мы с ним и продолжали сидеть каждый на своей чаше весов и с завистью смотреть друг на друга. Моя была подписана — гиперопека. У него — безразличие. И мы оба мечтали урвать пусть даже часть того, чем была наполнена жизнь друг друга.

Мне бы глоток свободы. Ярославу — хотя бы толика заботы и участия.