Спорим, тебе понравится? (СИ)

— Да притом! Нет у тебя никакого лишнего веса, Истома. С чего ты вообще это взяла? Разуй глаза! У тебя задница шикарная — мечта — Кардашьян нервно курит в сторонке, талия тоненькая, грудь — закачаешься, ноги — вау. Просто ты бродила по гимназии как ссутулившаяся хмурь в своих балахонистых юбках и блузках, с этой косой, затянутой так, что аж брови на затылок повело. Без шуток!

Я тут же от этой аналогии прыснула и рассмеялась, так как Басов ещё и показательно продемонстрировал то, о чём говорил.

— Хохочет она, — покачал головой парень, — тебе гордиться надо своими роскошными формами, а не маскировать их за уродливыми балахонами.

Уставился на меня обжигающе, а потом отрицательно покачал головой.

— Нет, забудь, что я сказал. Прячь их и дальше, только моими будут, — и дурашливо улыбнулся, лохматя свою шевелюру.

И я снова рассмеялась, пока Басов всё-таки подался ближе и укутал меня в свои объятия, зарываясь носом в ямочку под ухом и втягивая с тихим стоном мой запах.

— Вкусно, — бормочет, — ты реально словно спелая клубника со сливками, Истома. Так бы и сожрал.

Я же, не в силах ничего с собой поделать, только глупо хихикала и слушала бесконечное тарахтение собственного, обдолбанного любовью сердца.

— Сколько у нас есть времени?

— Воскресное богослужение начинается в восемь утра. Мама встаёт в шесть. Бабушка ещё на полчаса раньше, чтобы приготовить всем завтрак. Так что, как видишь, немного, — с укором перевела я глаза на висящие на стене часы, которые уже уверенно подкрались к трём ночи.

Ужас!

— И как часто у вас происходят такие вылазки за божьей благодатью?

— Трижды в будни и ещё вот в воскресенье.

— И никак не откосить от этого очарования?

— Мама с меня три шкуры спустит, если я только попробую про подобное заикнуться. Я не могу пойти в церковь лишь в одном случае — если буду при смерти.

— А ты сама в бога-то веришь, Истома?

— Мне приходится.

— Приходится?

— Да. А иначе, кому еще я смогу задать все свои вопросы в конце пути?

— Их так много?

— Очень.

— Спрашивай сейчас. Вдруг он услышит.

— Нас больше восьми миллиардов, Яр, — смеюсь я и, зарываясь пальчиками в мягкие волосы на его затылке, млею, — даже если представить, что половина сейчас спит, то и тогда он оглохнет от наших стенаний.

— Но что, если бы?

— У меня много всего к нему, Яр, — я на мгновение замолчала, пожевав губу и раздумывая, нужно ли вываливать на парня все свои мысли, но потом всё же рискнула и заговорила: — В истину ли мы верим или всё, что нам говорят о мире — это ложь? Что, если в конце пути окажется, что мы тратили время впустую, цепляясь за ценности, которые придумал человек, а не бог? Что, если нет никакого рая и бесконечного неба? Что, если нет никакого второго шанса и искупления? Почему те, ради кого мы стараемся стать лучше, делают нас только хуже? Почему мы врём, улыбаясь, что всё в порядке? Почему мы вечно гонимся за правдой, а потом не зная, что с ней делать, сами же её отвергаем? Почему мы ненавидим? Почему завидуем? Почему живём каждый день так, будто у нас впереди целая вечность? Почему не боимся терять родных? Почему сами их отталкиваем в бесконечном беге за мечтой, которая нам не нужна? Почему мы мучаемся каждый день, но продолжаем цепляться за эту жизнь? В чём смысл этого всего?

— Я... не знаю.

— Я тоже, Яр. Ни у кого нет ответов. Это и пугает. И делает нас такими, какие мы есть.

— А какие мы есть?

— Какие? Мы жестокие в своём неведении. Равнодушные материалисты. Бессердечные эгоисты, оберегающие только свой маленький рай на земле, даже не подозревая, что это всего лишь иллюзия, скрывающая настоящую, но страшную суть.

— Какую?

— Мы не властны над временем, удачей и судьбой. Мы просто глупые пешки, а наша жизнь — жестокая игра, где бог всего лишь равнодушный наблюдатель. А иначе, почему он не услышал ни одну нашу молитву? Войны за власть, ресурсы и территории — господь точно гудящая толпа, требует хлеба и зрелищ и ему плевать, что страдают его верноподданные. Всё легко и просто, ведь он придумал для них гениальную отмазку — на всё воля божья.

— Истома...

— А ты во что веришь, Яр? — сглатываю я прогорклый ком.

— В себя. Так проще. Я на бога не уповаю. Но потом я у него и спрошу вдвойне.

Вероника

Мы замолкаем и долго, просто обнявшись, смотрим в панорамные окна на чернильный горизонт. Но я не перестаю думать и раскладывать по полочкам то, что мне сказала мать про Ярослава. И всё бы ничего, но кое-что просто не стыкуется в моей голове. И вариантов у меня не тьма, а всего два, потому что семья Басова очень влиятельна и просто так угрожать этому парню сможет разве что полная дура или конченая самоубийца.

— Яр?

— М-м?

— Давай поговорим.

— Давай, — соглашается он и тяжело вздыхает, прикрывая глаза.

— Ты мне сказал, что моя мама угрожала тебе. Это действительно так?

— Так, Истома.

— И ты её испугался?

— Не её. И не я, — выдаёт он после продолжительной паузы, и я непонимающе ловлю его взгляд из-под опущенных ресниц.

— Я не понимаю. Это какая-то тупость, Яр! Она простой, рядовой педагог, неужели нельзя было спустить всё на тормозах?