Спортивный журналист

– Будь лапушкой, милая. Во всяком случае, постарайся.

– Я совершенство, – сообщает Викки. – Разве по мне не видно?

– Я бы съел еще баранины, – говорю я. – Вы позволите побеспокоить вас, Кэйд?

Получив от него блюдо, я отрезаю ломоть серой баранины и возвращаю блюдо Кэйду, и он неискренне улыбается мне. По какой-то причине мозг мой никак не может подыскать хорошую спортивную тему для разговора, хоть и старается, как компьютер. Все, что мне вспоминается, это факты. Среднее число отбитых мячей. Даты. Вместимость стадионов. Сколько раз достигали третьей базы игроки команд, встретившихся в прошлогоднем «Супер Боуле»[56] (правда, какие это были команды, я не помню). Случается, что и спорт не помогает.

– Я вот о чем хотел вас спросить, Фрэнк, – говорит, проглотив не маленький кусок мяса, Уэйд. – Положение нашей страны, на какое оно сейчас больше похоже, по вашему журналистскому мнению, – на довоенное или на послевоенное? – И Уэйд в искреннем смятении покачивает головой. – Я иногда просто скисаю, глядя на то, что у нас происходит. А мне бы не хотелось.

– Сказать по правде, Уэйд, в последние несколько лет я на политику большого внимания не обращал. Да и вообще мое мнение никогда многого не стоило.

– Надеюсь, мировая война начнется раньше, чем я стану для нее слишком старым. Вот и все, – заявляет Кэйд.

– Так же и Бенни думал, Кэйд, – хмурится Линетт.

– Ну и хорошо, – говорит он своей тарелке после секунды онемелого молчания.

– Нет, а серьезно, Фрэнк, – говорит Уэйд. – Как вы ухитряетесь изолироваться от масштабных событий? – вот в чем мой вопрос.

Он не придирается ко мне, не пристает. Просто так работает его честный ум.

– Я пишу о спорте, Уэйд. Если мне удается написать для журнала статью о том, например, что произошло в Америке с принципом командной игры, и написать хорошо, я доволен. И чувствую себя патриотом, который ни от чего не изолируется.

– Да, в этом есть смысл, – задумчиво кивает Уэйд. Он склоняется, опершись на локти и сцепив ладони, над своей тарелкой. – Это я могу принять.

– А что произошло с принципом командной игры? – спрашивает Линетт и обводит всех взглядом. – Хотя я, по-моему, даже не знаю, что это такое.

– Это довольно сложная штука, – говорит Уэйд. – Вам так не кажется, Фрэнк?

– Если бы вы разговаривали, как я, со спортсменами и тренерами, то слышали бы только о нем, особенно от профи. Бейсбол, футбол. Все сводится к тому, что у каждого есть своя роль, а если кто-то ее исполнять не хочет, он мешает осуществлению планов команды.

– Мне кажется, это правильно, Фрэнк, – соглашается Линетт.

– Лажа, вот что это такое, – препротивно кривится Кэйд, глядя на свои лежащие поверх скатерти ладони. – Засранцы они, и больше ничего. Они не заметят команду, даже если та их за жопу укусит. Примадонны, все до одного. А половина еще и пидоры.

– Какой ты умный, Кэйд, – говорит Викки. – Огромное тебе спасибо за твое блестящее суждение. Может, поделишься с нами и другими перлами твоей философии?

– Нехорошо, Кэйд, – говорит Линетт. – Мы все слушали Фрэнка.

– Пф-ф-ф! – насмешливо фыркает Кэйд и округляет глаза.

– Это какой-то новый язык, который ты изучил, работая в доке? – интересуется Викки.

– Ладно, давайте всерьез, Фрэнк. – Уэйд по-прежнему сидит, опираясь, точно судья, на локти. Ему подвернулась тема, на костях которой сохранилось немного мяса, и он хочет обглодать их дочиста. – По-моему, Линетт попала в точку. (Мнение Кэйда на время забыто.) Действительно, что дурного в выполнении твоих обязанностей перед командой? Когда я работал на нефтяных приисках, мы их выполняли в точности. И должен сказать, это шло на пользу делу.

– Ну, может быть, это мелочь, Уэйд. Но то, как эти ребята используют командный принцип, слишком напоминает мне какую-то машину. Вроде тех, что работают на приисках. Это оставляет в стороне роль отдельного игрока – играть ему или не играть, хорошо играть или не очень. Отдаваться ли игре полностью. То, что они подразумевают под командным принципом, это просто-напросто использование людей как винтиков машины. Они забывают, что человек сам должен решать, и каждый день, будет он делать это или нет, что люди устроены совсем не так, как машины. Я не считаю их позицию безумием, Уэйд. Я просто вижу в ней подход девятнадцатого века – динамо-машины и прочий вздор, – и он мне не нравится.

– Но в конечном счете результат получается тот же, так? – серьезно спрашивает Уэйд. – Наша команда побеждает.

И замолкает, быстро моргая.

– Да, если каждый решает, что он этого хочет. Если все умеют работать хорошо и подолгу. Меня как раз «если» и заботят, Уэйд. Они и то, что связано с личным решением, наверное, так. Мы слишком многое принимаем за данность. А что, если я просто не так уж и сильно хочу победить – или не могу?

– Тогда вам не место в команде, – отвечает совершенно запутавшийся (за что я его винить не могу) Уэйд. – Давайте считать, что я в этом не разбираюсь, а, Фрэнк?

– Если хотите знать, это все они – торчки-негритосы с большими зарплатами, – говорит Кэйд. – По-моему, если бы у каждого был пистолет, все шло бы чин чинарем.