Спортивный журналист

– Ладно. Это довольно занятно. Когда я рос в Восточном Огайо, наши родители часто отправлялись в дальние поездки. Достаточно, во всяком случае, дальние. От Кошоктона в восточной части нашего штата до Таймвелла в западной Иллинойса. Местность там, знаете ли, равнинная, один округ ничем не отличается от другого. Пока сестра играла во что-нибудь, или высматривала счастливые номерные знаки, или еще что, я сидел в машине и старался запомнить что-нибудь из пролетавшего мимо – дом, силосную башню, холм, да просто стадо свиней, нечто такое, что я мог бы признать на обратном пути. Признать и убедиться, что оно не изменилось, осталось все той же частью моего опыта, пожалуй, так можно сказать. Наверное, все это делают. Я вот и до сих пор. А вы? – Уолтер снова повернулся ко мне, его очки сверкнули, поймав отблеск береговых огней.

– Тут я, пожалуй, ваша противоположность, Уолтер, – ответил я. – Шоссе никогда не кажется мне одним и тем же – кто-то едет в ту сторону, кто-то в эту. Я даже думаю временами, что могу увидеть в машинах, мимо которых проезжаю, себя самого. Честно говоря, большую часть моих дорожных мыслей я уже позабыл, но я и вообще многое забываю.

– Так оно, пожалуй, и лучше, – сказал Уолтер.

– Для меня это делает мир более интересным.

– Думаю, мне стоит научиться этому, Фрэнк, – заметил Уолтер и покачал головой.

– Вас что-то беспокоит, Уолтер, – сказал я – и сказал зря, поскольку нарушил тем самым правило «клуба разведенных мужей», согласно которому ни один из нас не должен лезть во внутренний мир другого да еще и объяснений требовать.

– Нет, – уныло ответил Уолтер. – Ничего меня не беспокоит.

Он постоял немного, глядя на совсем уже почерневший джерсийский берег – на коробки пляжных домиков, чьи огни соединяли нас с жизнью, которая в них идет, и спросил:

– Можно задать вам вопрос, Фрэнк?

– Конечно.

– Есть у вас человек, которому вы доверяете свои мысли? – Произнося это, Уолтер на меня не смотрел, но я почему-то чувствовал, что его гладкое мягкое лицо сразу и печально, и полно надежды.

– Сказать по правде, наверное, нет, – ответил я. – Нет, никого.

– А жене вы когда-нибудь доверялись?

– Нет. Мы помногу разговаривали на самые разные темы. Это точно. Может быть, мы с вами понимаем под доверием разные вещи. Человек-то я не так чтобы скрытный.

– Хорошо. Это хорошо, – сказал Уолтер.

Я видел, что мой ответ озадачил его, но и удовлетворил; существеннее, впрочем, другое – лучшего я дать и не смог бы.

– Увидимся позже, Фрэнк, – внезапно произнес Уолтер и, легко прихлопнув меня по руке, ушел в темноту, где один из Спанелисов еще продолжал ловить рыбу, хоть вода уже почернела, а резкий весенний воздух остыл настолько, что я укрылся от него в каюте и посмотрел там по телевизору несколько проведенных командой «Янкиз» подач.

Однако, когда мы причалили, и все попрощались со всеми, и разведенные мужья отдали выловленных ими камбал и горбылей детишкам Спанелисов, я, готовый поехать прямиком к Викки и увлечь ее в Ламбертвилл, увидел у моей машины Уолтера Лаккетта, переминавшегося в парусиновых туфлях на гравии и похожего в темноте на человека, которому требуется срочно занять у кого-нибудь денег.

– Что новенького, Уолли? – бойко поинтересовался я, вставляя ключ в замок дверцы.

У меня оставался час, чтобы добраться до Викки, следовало поторапливаться. Ложится она рано, даже если не работает на следующий день. К своей карьере медицинской сестры Викки относится очень серьезно и хочет появляться на работе оживленной, веселой, поскольку считает, что многим ее больным не хватает тех, кто понимает всю бедственность их положения. В результате после восьми я к ней никогда не заглядываю.

– Черт знает, что у нас за жизнь, не так ли, Фрэнк? – сказал Уолтер и прислонился к моему багажнику, скрестив руки и глядя с чем-то вроде приятного удивления, как машины других разведенных мужей и Спанелисов выезжают, покачивая задними огнями, с парковки и направляются к 35-му шоссе. Мужчины что-то кричали, сигналили, дети Спанелисов визжали.

– Чистая правда, Уолтер. – Я открыл дверцу, но прежде чем сесть, вгляделся в него сквозь темноту. Руки в карманах, плечи сгорблены. Светлый свитер, длинный и мягкий, такие носили когда-то в загородных клубах. – Хотя, по-моему, совсем не плохая.

– Да только спланировать ее нельзя, верно?

– Чего нельзя, того нельзя.

– Ты столького не можешь предвидеть, а ведь все разложено у тебя перед носом, на виду.

– По-моему, вы зябнете, Уолтер.

– Позвольте, я угощу вас выпивкой, Фрэнк.

– Сегодня не могу. У меня еще дела есть.

И я заговорщицки улыбнулся ему.

– Чуть-чуть, для согрева. Можно заглянуть в «Манаскуан».

Бар «Манаскуан» стоял по другую сторону парковки – бывший рыбацкий кабак, смахивающий на сарай старый дом с красной вывеской «БАР» на шатровой крыше. Бен Музакис сказал мне однажды, мы тогда разговаривали с ним на палубе о «налоговых убежищах», что вложил в него деньги – свои и брата жены, Эвангелиса.

– Что скажете? – спросил Уолтер, уже направляясь в ту сторону. – Выпьем по одной, Фрэнк.