Спортивный журналист

– Ладно, хорошо. – Уолтер одним глотком допил свой скотч и потребовал, покачав в воздухе пальцем, повторения. – Значит, разъезды побоку. Это хорошо.

– Раз уж вы спросили, Уолтер, думаю, самое тяжелое в моей работе – это общее ожидание: вот он приедет и все изменится к лучшему. Когда я приезжаю, чтобы взять у человека интервью, или просто звоню ему, он хочет, чтобы разговоры со мной сделали его жизнь богаче. Я не о деньгах говорю. Это просто одна из естественных иллюзий, которую люди питают по поводу моей профессии. На самом же деле мы можем иногда навредить, можем не навредить. Но улучшить жизнь отдельного человека – это нет. Жизнь человеческих сообществ – да, бывает. И то далеко не всегда.

– Любопытно. – Впрочем, покивал Уолтер Лаккетт так, точно сказанное мной было каким угодно, но только не любопытным. – А что значит «навредить»?

– Да то, что иногда человеку становится хуже просто потому, что лучше не стало, – ответил я. – Не припоминаю, правда, чтобы я когда-нибудь размышлял об этом. Но думаю, я прав.

– Никто не имеет права рассчитывать, что вы улучшите его жизнь, – рассудительно сообщил Уолтер. – Но каждый все равно этого хочет. Тут я с вами согласен.

– Насчет «права» ничего сказать не могу, – ответил я. – Хорошо, конечно, было бы, если бы нам это удавалось. Я, помнится, думал когда-то, что мне удастся.

– Мне – нет, – отозвался Уолтер. – Хватило одного паршивого брака, чтобы доказать это раз и навсегда.

– Это большое разочарование. Я не о семейной жизни, о том, чем она кончается.

– Я понял.

Уолтер вгляделся в рыбаков, сидевших, склонившись над столиком, у дальнего, тускло освещенного конца стойки, они там играли с Эвангелисом в карты. Один из них расхохотался, другой сунул карты в карман своей куртки, усмехнулся, и рыбаки негромко заговорили о чем-то. Много бы я дал, чтобы сидеть сейчас с ними, глядя в карты и пересмеиваясь, а не куковать связанным Уолтером по рукам и ногам за нашим столиком.

– А ваша семейная жизнь вас не разочаровала, так? – спросил Уолтер тоном, который показался мне неопределенно оскорбительным. Он коснулся кончиками тонких пальцев своего стаканчика с виски и поднял на меня обвиняющий взгляд.

– Нет. У нас все было замечательно. Во всяком случае, то, что я помню.

– Моя жена сейчас на Бимини, – сказал Уолтер. – Моя бывшая жена, так мне теперь приходится ее называть. Сбежала туда с мужиком по имени Эдди Питкок, я его никогда не видел, знаю только имя, да и то от частного детектива, которого нанял. Мог бы узнать и побольше, но зачем? Эдди Питкок. Разве не подходящее имя для типа, который сбегает с твоей женой?

– Самое обычное имя, Уолтер.

Он снова наморщил нос, снова пошмыгал.

– Верно. Тут вы правы. Да, собственно, я и поговорить с вами хотел совсем не о нем, Фрэнк.

– Ну что же, давайте поговорим о спорте.

Уолтер, заставляя себя дышать через нос, уткнулся взглядом в фотографии рыб за стойкой.

– Я вот притащил вас сюда, Фрэнк, а теперь чувствую себя каким-то напыщенным индюком. Простите. Обычно я не индюк. Не хочется, чтобы к этому и свелась вся история моей жизни. – Предложение поговорить о спорте Уолтер просто-напросто пропустил мимо ушей, и это означало, по-видимому, что мне предстоит услышать нечто серьезное – услышать и пожалеть об этом. – Далеко не веселой. Уж в этом-то я уверен.

– Понимаю, – сказал я. – Наверное, вам просто хотелось выпить, посидеть в баре с человеком, которого вы знаете, но доверяться ему вовсе не обязаны. Не лишено смысла. Я и сам так делал.

– Два дня назад, Фрэнк, я сидел вечером в нью-йоркском баре и позволил мужчине, которого совсем не знал, снять меня. Мы пошли в отель – в «Американу», если быть точным, – и там я с ним переспал.

Уолтер снова гневно вгляделся в одну из рыбацких фотографий. Он смотрел на нее неотрывно, и я понял: ему ничего так сильно не хочется, как стать одним из этих счастливых и гордых, одетых в хаки рыбаков, которые демонстрировали пойманных ими окуней под солнцем счастливого июльского дня года, скажем, 1956-го, когда нам, Уолтеру и мне, исполнилось одиннадцать лет, – если, конечно, мы с ним одногодки. В ту минуту и сам я был бы вдвойне счастлив оказаться среди них.

– Так вы мне об этом хотели сказать, Уолтер?

– Да, – ответил Уолтер Лаккетт – потрясенно и до жути серьезно.

– Что же, – сказал я. – Для меня это ничего не меняет.

– Знаю, – отозвался Уолтер, подбородок которого затеял почти неприметно поскакивать вверх-вниз, как будто он тайком кивал сам себе. – И знал заранее. Или думал, что знаю.

– Ну и хорошо, – сказал я. – Ведь так?

– Я очень плохо себя чувствую, Фрэнк. Не грязным, не опозоренным. Не сделавшим нечто постыдное. Наверное, мне следует чувствовать себя идиотом, однако и этого нет. Мне просто плохо. Как будто случившееся выпустило во мне на волю это чувство: тебе плохо.

– Как по-вашему, Уолтер, вам захочется сделать это еще раз?