Спортивный журналист

Больше всего на свете мне хочется остаться, провести здесь еще один час, распевая «Эдельвейс», а после дремля в кресле, пока Викки будет полировать свои ноготки и мечтания.

– За что? Что тут происходит? – Услышавший шум Уэйд вышел посмотреть, что случилось. Он стоит наверху лестницы, на пол-уровня выше нас, наклонившись так, словно собирается спорхнуть вниз.

– Я тебе потом все объясню, папочка, – говорит Линетт и прикладывает пальцы к губам.

– Вы случайно не переругались? – неуверенно спрашивает Уэйд. – Надеюсь, никто ни на кого не наорал. Вы почему уезжаете, Фрэнк?

– Умер его лучший друг, только и всего, – сказала Викки. – Из-за этого ему и звонили.

Ну понятно: Викки хочет, чтобы я убрался отсюда, и поскорее, и еще до того, как я поверну ключ зажигания, она позвонит в Техас своему кобелю.

А что я такого сделал? Неужели долгожданная жизнь должна идти ко дну лишь потому, что тон, которым я говорил, не заслужил ее одобрения? Неужели любовь столь хрупка? Моя вот как-то покрепче.

– Мне чертовски жаль, Уэйд.

Я поднимаюсь по затянутым ковровой дорожкой ступеням, чтобы пожать его жесткую руку. Неуверенность не покинула ни его, ни меня окончательно.

– Мне тоже, сынок. Надеюсь, вы к нам вернетесь. Мы тут будем, никуда не уедем.

– Он вернется, – чирикает Линетт. – Викки об этом позаботится. (Викки на сей счет помалкивает.)

– Попрощайтесь от меня с Кэйдом, – говорю я.

– Конечно. – Уэйд, положив честную ладонь мне на плечо – это такая половинка мужского объятия, – спускается со мной вниз. – Возвращайтесь, и мы отправимся рыбу ловить.

Он издает скрипучий, смущенный смешок – вообще-то говоря, Уэйд, похоже, слегка поддал.

– Непременно, Уэйд.

И видит бог, я бы вернулся. Но этого не случится и за тысячу лун, и я никогда больше не увижу его лица – нигде, кроме как на съезде с Джерсийской платной. Мы не войдем, умирая от голода, в «Красный лобстер», не станем такими, как надеялся я, друзьями – друзьями до скончания наших дней.

Я прощаюсь с семейством Арсено взмахом ладони.

* * *

Все на лужайке, включая и наши пустые крокетные воротца, выглядит сиротливым, серым и готовым отправиться прямиком в ад. Я останавливаюсь на порывистом ветру, окидываю взглядом улицу Арктической Ели – дотуда, где она загибается, скрываясь из виду. Насаждения ее юны и незрелы, дома разноуровневы и идеально равнобоки. Уэйду Арсено повезло с местом жительства, я в сравнении с ним неудачник.

Викки понимает, что мешкаю я у моей машины нарочно, и подергивает ручку на ее запертой дверце, пока та волшебным образом не распахивается.

Викки погружена в свои мысли, ей не до разговоров. Я-то, конечно, болтал бы до полуночи, если бы думал, что это мне поможет.

– Слушай, давай поедем в мотель. – Я сооружаю улыбку. – Ты же никогда не была на мысе Мэй. Там отлично.

– А как же твой покойный приятель? Херб? – Викки надменно выдвигает нижнюю челюсть. – Как насчет него?

– Уолтер. – Я немного смущаюсь. – Да никуда он не денется. Я-то все еще жив. Фрэнк не покинул ряды живущих.

– Мне было бы стыдно на твоем месте, – говорит Викки, открывая дверцу пошире, так, что она отгораживает нас друг от друга.

Ветер набирается зимней суровости. Облачный фронт уже прошел над нами, оставив серую весеннюю промозглость. Еще полминуты – и Викки уйдет. У меня остался последний шанс полюбиться с ней.

– А мне не было бы, – выкрикиваю я навстречу ветру. – Я-то себя не убивал. Я хочу уехать отсюда, любить тебя. А завтра мы поженимся.

– Это навряд ли. – Викки хмуро вглядывается в высохшую уже грязь, которой погода исполосовала бедные окна моей бедной машины. Отколупывает кусочек темно-красным ноготком.

– Почему? – спрашиваю я. – Я хочу тебя. Вчера в это самое время мы лежали в постели, как парочка новобрачных. Я был одним из шести людей, которым ты доверяла. Что, черт побери, изменилось? Ты спятила? Двадцать минут назад ты была счастлива, как мартышка.

– Ни хрена я не спятила, Хосе, – отвечает она с хрипотцой.

– Какой я, к черту, Хосе!

Я бросаю ледяной взгляд на поддельно бежевого Иисуса Линетт, распятого на стене дома. Вот уж кто напрочь испортил жизнь стольким людям, скольким смог, и ничем за это не поплатился. Попробовал бы он воскреснуть в нашем нынешнем запутанном мире. Плюхнулся бы с креста и задницу себе отшиб. Он ведь даже газеты продавать не умеет.

– У нас с тобой совершенно разные интересы, разве не так? – почти беззвучно объявляет Викки, теребя пальчиком синюю серьгу навахо. – До меня это дошло, пока мы сидели за столом.

– Но ведь ты интересна мне! – кричу я. – Разве этого мало?

Порыв ветра ударяет в меня. За домом тычется в причал Уэйдов «Бостонский китобой». Слова мои рассыпаются, и ветер уносит их, точно вычески.

– Не настолько, чтобы нам можно было пожениться, нет, – говорит она, снова выпячивая челюсть. – Баловством заниматься, как мы с тобой, дело одно. Но до конца наших дней нам этого не хватит.

– А чего хватит-то? Скажи мне, и я это устрою. Я и хочу быть с тобой до конца моих дней.