Спортивный журналист

Я действительно слышу шуршание, с которым трутся о кожу ее чулки, когда Викки поворачивается и уходит по обдуваемой ветром лужайке, помахивая руками, переступая с носка на носок, чтобы туфли не потонули в грязи. Она не оглядывается – да и зачем ей? – и скоро скрывается в доме. И Кэйд тоже отходит от окна. Некоторое время я сижу у машины, там, куда упал, смотрю на рваные тучи, жду, когда мир замедлит страшное вращение свое. Все представляется мне манящим, многообещающим, хоть я теперь и не уверен ни в чем. А ну как жизнь переиграла меня, точно неуклюжего полузащитника, и оставила валяться здесь навсегда.

11

На обратном пути порывы ветра бьют в лобовое стекло, затрудняя движение. Честно говоря, погода в этот уик-энд выдалась омерзительная, хотя в пятницу утром, когда я стоял у могилы сына, никто такого не предсказал бы.

Дорогу для возвращения я выбрал неумно – лесистую, никаких тебе утешительных пейзажей, только сосны, болотца с поросшими печальной осокой бугорками и далекие просеки с указующими в небо мачтами линий электропередач, которые тянутся к Лейкхерсту и задушевному Форт-Диксу. Время от времени над хвоей вдруг мелькнет реклама продавца «понтиаков» или теннисный шарик, однако и те слишком скудны и абстрактны. Я мчусь сейчас по лезвию старой бритвы, именуемой страхом, не отделенный конструктивным расстоянием от того, что меня ждет, и вижу лишь длинный пустой горизонт, о котором говорила Экс, но которого я, по присущему мне идиотизму, не убоялся.

Все идущие этой дорогой машины в спешном порядке уматывают из Атлантик-Сити и с пляжей, и, добравшись до 98-го шоссе, я заглядываю в карту и решаю свернуть, перескочить на девятое, прорезать фермерские земли и через Фрихолд попасть домой. За окнами по-прежнему проносятся картины дурной погоды, приемник ловит неожиданные станции с неожиданными новостями – что будет завтра подано к ленчу в Клубе пенсионеров Саут-Амбоя («курочка по-городски» и «Техасский тост»); погода в Калиспелле и Кёр-д’Алене (куда более летняя). На феминистской радиостанции Нью-Брансуика женщина зачитывает сексуальным голосом грязный пассаж из «Тропика Рака» – монолог ван Нордена о любви, в котором он сравнивает оргазм с причащением, а потом просит найти ему женщину, которая окажется лучше него. «Найди мне такую манду, а? – умоляет ван Норден. – Если сумеешь, я отдам тебе мою работу». Затем дикторша устраивает бедному Миллеру основательную выволочку за такое его отношение, а следом сразу же идет предложение «познакомиться», сделанное секс-клубом, до которого рукой подать от моего офиса. Я сохраняю настройку на эту станцию, пока ветер не уносит ее слова, оставляя меня с приятной, пусть и недолгой мыслью о стодолларовой проститутке, которая ждет меня где-то и могла бы дождаться, наберись я смелости, потребной для ее поисков, и не будь связан другими обязательствами. Нерадостными. Наихудшего рода.

И тут я за две страшные минуты перебираю все, что могло бы обернуться к лучшему в течение ближайших двадцати четырех или тридцати шести часов, и у меня остается лишь трепетный, как мираж, образ Сельмы Джассим да те давние полночные часы полусна, полупьянства, полные крайнего возбуждения, ее стонов на арабском и моих животных предвкушений (даром что мне полагалось читать в это время работы студентов). Конечно, я не помню, о чем мы с ней говорили и как нам удавалось столь долго поддерживать друг в дружке интерес к тому, что мы могли предложить, – к закраинам наших взбаламученных жизней. Да ведь когда ты одинок, когда дошел до своей последней черты и увидел, что и от нее один только куцый хвостик остался, возможно все, любые упоенные восторги и в любых количествах. Тут-то тебя и ожидает крамольная свобода – если, конечно, ты в состоянии ее выдержать.

Что я действительно помню, так это долгие, волнистые вздохи в ночи, размеренное позвякивание кубиков льда в бокале, дым ее сигареты в темном доме преподавательницы танцев и тихий октябрьский воздух, наэлектризованный страстным желанием. А затем, на следующий день, долгую муть в голове после бессонной и бурной ночи и довольство тем, что ты вообще ее пережил.

Я не сожалею ни об одном из тех мгновений, как и вы не сожалели бы о том, что проглотили последние крохи, ну, скажем, ежевичного пирога, застряв на занесенном снегом проселке декабрьского Вайоминга, понимая, что никому не известно, где вы, и что солнца, которое опускается за горизонт, вам больше не увидеть. Сожаления тут и не ночевали, уверяю вас (хотя знакомство с Сельмой основательно увеличило расстояние между мною и Экс, сделав меня дремотным и бессловесным в самый неподходящий момент.)

Нет, я не жертва прошлого. И, въехав по 524-му шоссе в городок Адельфия, штат Нью-Джерси, я сворачиваю на пустую автостоянку магазина «Акме» и звоню в Провиденс, где, по моим представлениям, она должна находиться. Голос ее поможет мне. Вернее, чем четыре стодолларовые проститутки и бесплатный вояж в Кёр-д’Ален.