Спортивный журналист

Далеко не один раз мы с Экс сидели вечерами, не зная, что сказать друг другу (хоть и не сердились и не были чем-то недовольны), и это доказывало лишь, что нам не удается вернуться в мельком увиденную, но совершенно банальную жизнь, где в счет идет лишь одно: ты обзавелся к Хэллоуину спортивной курткой с узором «куриная лапка», или лучшим дверным ковриком, какой только можно купить за деньги, или – все твои знакомые узнают Жака, твоего Кота – бретонца, ночью и с немалого расстояния, и позовут его, спасая от лесовоза, внезапно выскочившего из-за подъема дороги.

Все мы ищем утешение там, где можем. И это походило на жизнь. Конечно, мы не могли просто заказать ее в Вермонте, или Висконсине, или Сиэтле, но ведь походило же – и было лучше дремотности и молчания в большом старом доме, который обложила тяжкой данью ничем не спровоцированная смерть.

Со временем это прошло. Я стал проявлять больший интерес к женщинам, а Экс попыталась примириться с утратой. Несколькими месяцами позже, уехав преподавать в Беркширском колледже, я сидел ночью в маленьком домике преподавательницы танцев, где поселил меня колледж, стоявшем на самом краю кампуса у реки Тьювусик, и занимался тем же, чем и в первую пару недель отключения от практически всего остального, – перелистывал каталог. (В преподавательской комнате отдыха их оказалось полным-полно, из чего я заключил, что я не один такой на свете.) И добрался до раздела, посвященного поставщику недешевого охотничьего снаряжения, который обосновался в городе Вест-Овид, штат Нью-Гэмпшир, у подножия Белых гор, то есть примерно в восьмидесяти милях от места, где я находился. Той ночью студенческий хор устраивал на вершине холма спевку (на которой мне полагалось присутствовать). Прохладный, бодрящий аромат печенных на костре яблок плыл по воздуху Новой Англии к моему открытому окну и, казалось, способен был доплыть до самого Нептьюна. Я внимательно изучил ассортимент швейцарских плетеных, с кожаной отделкой, корзинок для пикника, затем вернулся назад, к черно-белым вклейкам с хозяйственной утварью, – голову мою занимали мысли о надежном электрическом фонарике, теплых носках на близившуюся зиму, птичьей кормушке – и вдруг увидел пару знакомых глаз.

После стольких лет? Узкие, немного раскосые, искрящиеся весельем, я видел их сотни раз – у женщины, демонстрировавшей шелковое белье от «Формозы», только глаза и были видны в разрезах черной шелковой балаклавы.

В заоконном сумраке поплыли к лиловевшим холмам звуки «Ярмарки в Скарборо», пышный запах горящей древесины ильмов и яблонь вливался в раскрытое окно, но я уже ни на что внимания не обращал.

Я перелистывал каталог, вперед, назад. И находил Минди Левинсон почти на каждой странице: длинные каштановые волосы, осторожная улыбка, свисающий с плеча жакет из шведской ангоры (и совсем ничего еврейского в лице); дальше – рядом с красным вермонтским сараем – в твидовой куртке, – вид гордый и надменный; затем она обнаружилась на внутренней стороне обложки – в австрийской шляпке, раскаивающаяся, судя по всему, в каком-то тайном злодеянии, и ближе к концу каталога – в уютненькой нью-гэмпширской кухне: глядит на огонь, держа в руке латунную искровую зажигалку в форме утиной головы. А еще дальше – сгоняет в стайку карапузов в кроличьих шапочках.

Когда Минди стала первой моей университетской возлюбленной, мы с ней, бывало, улепетывали из кампуса в дом ее родителей в Ройал-Оке и совокуплялись там дни напролет до полного изумления. Именно Минди поехала со мной в «Хемингуэевский тур», именно с ней ночевал я на берегу озера Уоллун в окружении мерцавших светляков. Она была самой первой девушкой, насчет которой я соврал гостиничному дежурному. Впоследствии Минди, разумеется, вышла замуж за владельца строительной фирмы Спенсера Карпа и поселилась с ним в детройтском пригороде Хэйзл-Парк, поближе к родителям, и родила еще до того, как я окончил колледж.

Теперь же, увидев ее фотографии, я ошалел совершенно. Из моего беспорядочного и не очень приязненного настоящего вдруг выглянуло дружеское, доброжелательное, принадлежавшее прошлому лицо (опыт, который мне выпадал не часто). Минди Левинсон раз двадцать улыбнулась мне из глянцевой жизни, которую я мог бы вести, если бы всего лишь поступил в юридическую школу, пресытился корпоративной практикой, бросил ее к чертям собачьим, перебрался в Нью-Гэмпшир, открыл адвокатскую контору и купил жене, чтобы ей было чем заняться, магазин готового платья, – премилая получилась бы жизнь, привлекательная и завидная, никакого тебе отчуждения, никаких пугающих ночных сердцебиений. Волшебная сказка для настоящих взрослых.

«Где ты теперь, Минди? – гадал я. – Где Спенсер Карп? Почему ты совсем не похожа на еврейку? Почему не в Детройте?»