Споры об Апостольском символе

Незаконнорожденный Лициний, считавшийся между тем сыном его сестры, должен был претить нравственному чувству Константина, тем более, что чувствительность его к таким «вещам с течением времени все увеличивалась. Притом же, в его глазах, с точки зрения тогдашних понятий, раб являлся существом, лишенным человеческих прав. Самому Константину принадлежит следующий закон: за смерть раба следовало наказывать его владельца только в том случае, если она произошла от такого орудия, которое по самой сущности своей свидетельствует о намеренном убийстве; если же раб умрет под розгами или плетьми, а равно если зачахнет в темнице, то господин не несет никакой ответственности за смерть своего раба. Вышеприведенным нами указом Константина повелено было наказать Лициния розгами. Но вышло так, что молодой человек под розгами нашел себе смерть. Если это случилось неожиданно, то, конечно, в этом никто не виновен, но если мы даже допустим, что это случилось по воле Константина, определенно не выраженной, но лишь угаданной исполнителями экзекуции, то прямой закон, говорит немецкий ученый, был на стороне императора: этот закон не мог ставить ему в вину печальный результат. И во всяком случае, с точки зрения века Константина, смерть жалкого раба не могла возбуждать в императоре больших укоров совести. Можно удивляться только тому, что подобная развязка откладывалась так долго, до 336 г. Вероятно, какая–нибудь необходимость побудила Константина развязаться с неприятным ему принцем. Действительно, если и когда, то именно в 336 г. явилась большая необходимость пожертвовать принцем, которого так долго терпел император. Именно: в это время персы угрожали войной, и войну с ними император хотел вести лично. Он должен был удалиться за пределы своего государства, может быть, на продолжительное время. Поэтому он счел неблагоразумным у себя позади оставлять какого–либо опасного претендента на престол, а таким и был Лициний. Константин открыл собой новую династию на престоле и должен был обеспечить ее будущность. Можно ли назвать эгоизмом, если император старается утвердить свой трон и оставить своим преемникам этот трон вполне обезопасенным? Можно ли назвать мужем крови того, кто жертвует одним человеком на том соображении, что останься он жив, он, пожалуй, сделается источником ι невообразимых смятений? Ведь едва кончилось то несчастное стоj летие, в течение которого были опустошены все провинции, благодаря тому, что один узурпатор за другим старались друг у друга вырвать скипетр правления. Еще и теперь везде можно было встречать толпы разнузданных людей, которые готовы были за деньги начать междоусобную войну. Много было в последнее время низвержено с престолов и императоров, и кесарей, и каждый из них имел более или менее многочисленную партию приверженцев в войске. Все это было очень опасно в политическом отношении. Что удивительного в том, если император Константин захотел действовать сообразно с библейскими словами: «Пусть лучше один человек умрет, чем весь народ погибнет»? Да и без сомнения, Константин, как и большинство христиан того времени, был уверен, что управлять государством без греха невозможно. Не без причины Константин отлагал совершение своего крещения до наступления смертного часа.

В заключение своей статьи автор говорит: я не имею намерения обелять Константина; задача историка — изучать исторические личности, а не придумывать способы к их оправданию; если же историк захочет стремиться к этой цели, то единственно в смысле пословицы: tout comprendre c’est tout pardonner («вполне понять — значит совершенно извинить»). Одно скажу: я решительно далек от мнения, что будто казни родственников Константина, происшедшие в его царствование, делают невозможным признавать его честным христианином.

Конечно, мы со своей стороны не станем утверждать, что Зекком сказано последнее слово науки. Вопрос, которым он занимался, очень нелегок, и можно надеяться, что появятся и другие попытки в этом же роде, которые еще более прояснят нравственный образ Константина. Но во всяком случае Зекк стал на правильный научный путь, который едва ли может зарасти тернием и волчцами. После Зекка такие писатели, как Геррес, будут гораздо сдержаннее в своих выводах. Геррес на каждом шагу своего исследования приписывает Константину ни много, ни мало, как «султанизм» (слово, которое он употребляет десяток раз); но на поверку открылось, что «султанизм» свойствен не Константину, а самому исследователю, который свою грубую и безрассудную характеристику Константина бесцеремонно навязывает историкам, самомнительно выдавая ее за продукт «исчерпывающей, осмотрительной критики, соответствующей требованиям новейшей научной историографии».

Зекк приводит пословицу (в греческой ее форме): «Чем ушибся — тем и лечись». Да, в деле науки лучший или, правильнее, единственный ее судья — она сама. Если один ученый впал в ошибку, эта ошибка не причинит вреда. Она найдет свою Немезиду в лице прочих служителей науки. Ό τρώσας καί ίάσεται!