Способный ученик

Способный ученик

Мальчик — новое приобретение хозяина — выглядит непокорным и упрямым. Не в силах смириться с неизбежным, он рвется из рук охранников и кричит, гневно раздувая ноздри:

— Он не имел права меня продавать! Он мне не отец! Я пожалуюсь наместнику!

Хозяин смотрит на него с любопытством. Подобная наглость редко встречается. Обычно перед ним все гнут спину, а купленные мальчики плачут, просят, иногда гордо молчат, но никогда не угрожают.

Я вздыхаю. Мальчишка несдержан, невоспитан — с одной стороны, хорошо, ибо выдает страстную натуру и горячий темперамент. С другой стороны, работать с ним будет скучно. Кто сопротивляется открыто, тот предсказуем, и сломать его легко. Больше всего возни обычно бывает с молчаливыми, тихими, хрупкими. Один такой умер у меня на руках — без слова, без звука, после недели истязаний. Я был тогда молод, неумел и легко впадал в гнев. По счастью, это был первый и последний мой промах, но все же вспоминать о нем до сих пор неприятно.

— Трудный случай, а, Сафир? — улыбается хозяин.

— Господин ставит под сомнение мои скромные умения? — говорю я с притворным смирением.

Его вопрос — не более чем поддразнивание, проявление хозяйского расположения и благодушного настроя. Я знаю, что он ценит меня, как никого другого, и верит мне, и чувствует страх — не передо мной, а перед тем, на что я способен.

— Наверное, будет много хлопот?

— О нет, господин. Он хороший мальчик и быстро всему научится. К утру будет шелковым и послушным.

— К утру? Сафир, ты просто волшебник!

— Рад служить моему господину, — я сгибаюсь в поклоне.

Наглый мальчишка шипит:

— И не надейтесь! Я все равно не покорюсь! Я свободный…

Размахнувшись, я даю ему пощечину, оборвав на полуслове. Он вскрикивает, пошатнувшись. Если б его не держали, мог бы и упасть, рука у меня тяжелая. Неопытный, несдержанный, непривычный к боли. Да, я был прав, хлопот он мне не доставит.

Мальчишку тащат в "комнату для занятий", как ее называют в доме. Там немного мебели: скамья, кресло, застеленное ковром возвышение, — зато много крючьев, железных колец, цепей и плеток на стенах. Пока мальчишку раздевают и связывают, я наливаю в кубок вина и разбавляю традиционным снадобьем. Очень сильный афродизиак: не только возбуждает, но также обостряет чувства и добавляет сил. Я не стыжусь, что принимаю его — работа выматывает, а мальчиков приходится многому учить, большинство из них никогда не ложились с мужчиной.

Признаться честно, я не люблю мальчиков. Никого из тех, кто прошел через мои руки, я бы не выбрал для своего ложа. Ну, почти никого. Я не жесток, страдания и крики меня не возбуждают, и без снадобья мой член не твердеет при виде исполосованной плетью мальчишеской задницы. Я бы вовсе не засовывал им, но работа требует.

Охранники уходят, и мы остается вдвоем. Довольный, что ноги оставили свободными, он вскакивает, забивается в угол, выставляя перед собой связанные руки.

— Только посмей, только подойди, только тронь, змей проклятый!

Змеей меня обзывает каждый второй. Или каждый первый? Я всю жизнь говорю сорванным сиплым голосом, и мой шепот похож на шипение змеи, а крик — на карканье ворона. Он пытается это скрыть, но я вижу, что мой голос его пугает. На мне только штаны, так что мальчику хорошо видны мои мощные плечи и руки, покрытые шрамами, и это тоже не вселяет в него уверенности.

— До тех пор, пока не выйдешь из этой комнаты, ты должен называть меня «господин», — говорю я.

В ответ он выплевывает ругательство.

Я подхожу к нему, не торопясь, отвожу руки, которыми он прикрывается, и бью кулаком в скулу, так что он стукается головой о стену. Они всегда думают, что я буду щадить их, чтоб не попортить товар перед продажей. Что я не буду бить по лицу, не буду оставлять следов от плети. Что ж, они быстро понимают свою ошибку. Всего-то и нужно, что магическое заживляющее снадобье. Оно недешево, но свобода действий дороже.

Так что я не церемонюсь, когда волоку мальчишку на топчан, по пути награждая пинками и ударами. К чести его, он не перестает сопротивляться, хотя я во много раз сильнее его. Я бросаю его лицом вниз, наваливаюсь всем телом, придавливаю коленями брыкающиеся ноги. Теперь остается только приспустить штаны, достать член и вставить мальчишке. Он девственно-тесный, упругий, узкий, мне приходится применить силу. Он сдавленно пищит, но не сдается, и даже когда я его трахаю, вырывается, пытается уползти, цепляясь за ковер. Так часто бывает. Насилие — тяжелое унижение для мужчины, и от члена в заднем проходе больше страдает душа, а не плоть. Но все же им кажется, что еще можно спастись, можно вырваться, можно все вернуть… и только когда они чувствуют, как внутри становится горячо и мокро, они понимают, что все кончено.

Мне было столько же, сколько этому мальчишке, когда я попал в плен к кочевникам. Я знал, что выживу, если буду послушным, и не сопротивлялся. Я помню, как первый кочевник засунул в меня член и задвигался рывками, и это было не так больно и страшно, как я боялся.