— Значит, грибами… Хотя и ты грибы ел. С чего же тогда? Ё, как хреново, не сблевать бы… Это ты у нас спец по этому делу, натура тонкая, а я вроде до сих пор не отличался… Слушай, а ты что тут делаешь? Кто это с тобой? Чего он беленький такой? У-у, горячка белая… Горячке у нас не с чего быть — всё вампирам оставили. Тогда почему беленький? Чувак, ты кто? Витёк, что он молчит, это некультурно… И не здоровается. Не пью, не курю, ну да… женщины — как без них, но никакой белой горячки у меня быть не должно… И глюков быть не должно. Ты хоть скажи, что за курёнок такой…
— Эээ… д-дык… это…
Не стучи зубами, не стучи. Нормально всё.
— Слушай, а ты его тоже в тунике и сандалиях видишь? Что-то не по сезону…
— Это… да… в с-смысле в тунике… а что?
— Да так, подумалось — хорошо, что ты в среднюю полосу попал, брюки и куртки здесь норма. Представляешь теперь, в чём бы ты ходил, если б дело на юге было? Ты как, коленками светить не постеснялся бы? И это ж не шорты… Между прочим, когда походишь в тунике, выясняется крайне занимательная вещь. Оказывается, не только мужчины любят заглядывать женщинам под юбки. У баб тоже губа не дура. Неожиданно, да?
— Это… не знаю… Мих, ты глюк?
— Виктор, я — точно нет. И я светлый, а не беленький. Видишь — джинсы и сапоги. Никаких сандалет и туники. И волосы русые. Никаких пёрышек. Значит именно я — реальность. Хочешь, клинок достану? Дотронешься, сразу поймёшь, кто из нас реальность. Что он от тебя хочет?
— Эээ…
Бе-е — ме-е… телись уж, тормоз! Успокаивайся давай. Так, а эта скотина в атаку нацелилась. Ну-ну. Если нападёт первая — лучше некуда.
— Не п-поверишь — д-домой зовёт. Говорит, я — исключительно морально устойчив. Вот. Меч не взял, Роксану не т-трахнул, и вообще просто светоч нравственности. Потому меня в виде исключения домой можно отпустить. Типа, все искушения прошёл, и мне здесь делать больше нечего — я всем слишком положительный пример подаю. Разлагаю тёмные нравы своим присутствием.
— Даже меня? Тоже мне, светоч, — стошнит сейчас по твоему примеру. Что тут положительного? А ты что решил?
— Ммм… видишь ли, если бы он был в белом халате, а не в перьях, и сказал, что мой срок в психушке истёк, и я на грани выздоровления, тогда да, можно было бы подумать. Я с ним и так, и этак беседовал, нет — не психиатр и не гипнотизёр. Всё про мою добродетель твердит как заведённый. Мих, откуда у работника банка добродетель? Не то что-то… Вот я думал-думал…
— И что надумал? — вмешивается курёнок, расправляя пёрышки.
— Так это… Мих, а ты в случае чего с ним справишься? Я его послать боюсь, ну как обидится, да и врежет? Странный он какой-то, и правда на белую горячку похож… Стою тут как дурак, деваться-то некуда…
— Подумай ещё, но ты очень долго не можешь решиться, — произносит белая горячка, придавая голосу проникновенность, а перьям — блеск и сияние. — Посмотри на него внимательно, посмотри на меня, взвесь, неужели не ясно — он использует тебя, как использовал всех своих повелителей, и никуда не отпустит из этого мрака! Никогда. Два месяца страданий и испытаний, почти непреодолимых для цивилизованного человека, в то время как дома тебя ждёт верная и любящая женщина. Подумай, каково будет ей жить с другим в твоём доме, доме, куда ты вложил столько сил и тепла? Вспоминать тебя на каждом шагу, сравнивать… Дома тебя любят, ждут и ищут — пожалей родных, пожалей себя, — вернись! Подумай, каким извращённым чувством юмора должно обладать существо, способное написать, что оно выйдет к свету, но своему пленнику не позволит вернуться обратно?
А я ещё ухмылялся, что столь прямолинейное предсказание и то можно несколькими способами трактовать…
— Посмотри, он и сейчас пришёл сюда — тебя удерживать. Кто из нас для тебя опаснее — для меня вопрос совершенно ясный, и ты тоже должен это почувствовать. Это не я спровоцирую тебя на драку, чтобы войти по следу крови — и не со мной ты будешь всю оставшуюся жизнь своё тело делить. Это существо знает, как втереться в доверие, играя в мнимое благородство…
Да — это я точно умею в совершенстве.