Спрятаться за цветами

Он такой был красивый на смертном одре. Мой отец не особенно был красивый, но, объективно говоря, он не считал себя красивым. Но на смертном одре! Боже!

Какой лик! Тут я поняла. Все это понимаешь гораздо позже. Когда человек умирает, то уже смотришь на него иначе, и я увидела прекрасный лик Божьего рыцаря, Божьего витязя».

МАРИЯ ЛОССКАЯ (дочь В. Лосского):

«Оливье Клеман – его главный ученик, который много сделал после его кончины, чтобы издавались не только его книги, но и его лекции, которые он записывал».

Оливье Клеман родился на юге Франции и в детстве не был крещен. Он долго искал свой путь, в молодости активно занимался политикой (принимал участие в движении Сопротивления в годы Второй мировой войны). Потом стал интересоваться разными восточными религиями (индуизмом, буддизмом…). Движимый интересом к Востоку, Оливье Клеман познакомился с книгой Владимира Лосского «Очерк мистического богословия Восточной Церкви». Подружившись с самим В. Лосским в 1952 году, О. Клеман, тридцати лет, принял крещение в Православной церкви. До смерти В. Лосского О. Клеман был его самым одаренным учеником, по словам самого В. Лосского, и близким его другом.

МАРИЯ ЛОССКАЯ (дочь В. Лосского):

«Оливье Клеман, у которого тоже много юмора, хороший богослов, ученик моего отца, в 1956 году вместе с моим отцом и делегацией отправился в Москву по приглашению Патриарха Алексия Первого. Это было за два года до кончины моего отца. Я его провожала. И он мне говорит:

– Ты знаешь, у меня такое впечатление, что я иду к своей первой жене.

Когда я это рассказала своей сестре, она: “Почему не мать?”

Я ей сказала: “Извини, пожалуйста. Он сказал, к жене”.

Я потом подумала: почему к жене? Потому что был развод. Изгнание – это был развод.

Теперь я хочу вам прочесть письмо, которое он написал своему отцу в 1956 году, когда вернулся из России. Мой дядя это издал в “Минувшем” и назвал это “Встреча с русским народом”».

ПИСЬМО:

«Могу сказать с убеждением, русский народ совсем не похож ни на эмигрантов, ни на официальных “советчиков”.

Прибавлю еще тех, которые, попав на Запад, сразу теряют природный облик. Русский народ можно видеть только в России. Да и там еще, словами Тютчева, “не поймет и не заметит гордый взор иноплеменный”.

Назвать русский народ богоносцем, как это сделал Достоевский, – оценка слишком категорическая и потому неверная, лишенная нюансов. Но верно, что этот народ отличается исключительно религиозной одаренностью, тесно связанной еще с чем-то, что можно назвать способностью страдания. Эта черта, не имеющая ничего общего с античным “аморфати” или с индусским бесчувственным принятием колеса жизни, есть положительное моральное свойство, какое-то природное христианство. Богословски нелепо даже, еретично, но иначе сказать не могу. Тут я понял почему, уезжая из России 34 года тому назад, чувствовал себя отверженным, лишенным чего-то существенного. То, что здесь дается “само” почти “естественно”, особенно в годы испытаний, кажется невероятным и непостижимым, когда отрываешься от корня, связывающего тебя с этим безответным народом, умеющим страдать без позы, без всякой задней мысли, без любования собой. Плоды этой глубокой черты и свойственной всем необесчеловеченным жителям СССР (а таких все же подавляющее большинство) проявляются, конечно, в церкви, в церковном народе.