Спроси заклинателей духов

Дед внимательно следил за Аникеем. Аникей нашел поувесистей гальку, швырнул в деда, но камень, немного не долетев, упал в воду. Тогда Аникей отступил немного назад, разогнался и высоко послал карабин. Карабин упал на берег. Дед подобрал его, разбинтовал, прочитал записку.

Аникей видел, Афанасьич полез на дерево, чтобы перевязать трос двумя метрами выше, как он писал. Когда дед спустился, Аникей со своей стороны полез на дерево, поднял трос на два метра и, как можно сильнее натянув его, завязал, несколько раз обмотав ствол тополя.

Дед уже сидел на Сером в ожидании команды. Мысленно он прощался с жизнью, а разумностью его поступков руководила безысходная обреченность.

— Пошел! — скомандовал Марков.

Афанасьич пристегнул веревку от пояса к тросу, карабин держал надежно, веревка не тянула — был еще припуск. Он хлестнул Серого, натянул поводья, крикнул на коня и снова его хлестнул. Серый видел, что Орлик уже на том берегу, он видел, как лошадь плыла, и понял, что от него ждут того же и это не страшно. Он спокойно вошел в воду и поплыл. Аникей тянул веревку, которой была обвязана грудь деда, сбрасывая метр за метром.

Лошадь сносило, трос сильно натянулся, но карабин крепко держал седока, да и Аникей потихоньку их подтягивал.

Серый высоко держал голову, как и Орлик, но с течением справлялся труднее. На середине реки он выбился из сил, вдруг развернулся спиной к течению, волна ударила его и понесла вниз, а трос вырвал Афанасьича с лошади, и тот ухнул в реку.

— А-а-а-а!!

Что было сил Аникей тащил старика, не чувствуя, как веревка впивается ему в руки. Несколько раз Афанасьич зарывался в воду с головой, и тут Аникей мгновенно повернулся спиной, перекинул линь через плечо и что было сил потянул его от реки к лесу.

Когда он оглянулся, дед уже лежал на мелководье.

Аникей подбежал, отцепил карабин, взвалил на себя старика и вытащил его на берег.

Дед был жив. Он стоял на коленях, и его рвало. Аникей вытащил нож и осторожно разрезал веревку. Он тяжело дышал и только сейчас почувствовал, как болят ладони. Кожа с них была сорвана.

— Наглотался, сердешный, Ты уж прости меня, Афанасьич! Прости!

Дед мотал головой, стонал, его выворачивало. И вдруг он затих, отполз в сторону, лег на землю.

— Живой, дед, живой, — шептал Аникей.

— А? — поднял голову старик.

— Живой! — заорал ему в ухо Аникей.

Он помог старику подняться, довел его до костра, усадил. Потом подбросил в огонь дров.

— Сушись, отогревайся. Я пойду Серого искать, может, он где-нибудь ниже по течению выплыл.

Аникей надел на Орлика седло, затянул подпруги, вставил ногу в стремя, тяжело взобрался на коня.

— Но-о, Орлик! Пошли!

…Вернулся Марков под вечер. Дед уже оклемался, обсушился, переоделся. Палатка была поставлена.

Аникей подъехал к самому костру. Сидел на Орлике, не слезая. Афанасьич вопросительно смотрел на него.

Аникей молчал. Потом выдавил:

— Нет нигде. Ни живого, ни мертвого. Может, прибит где-то под корягой. Может, унесло… не знаю… вот.

Он слез с коня, сел поближе к огню.

— Мокрый я весь, дай чаю, совсем мы обезлошадели. Что делать-то?

Глава девятая

Утром вышли рано и шли весь день, не разговаривая. Не о чем было разговоры вести — каждый со своими мыслями. Единственное, что еще согревало Аникея в пути, — воспоминания об Ольховке, о Мелании. Таким далеким сейчас все это казалось, что впору сомневаться, а было ли вообще?

В одном он был уверен, назло обстоятельствам, что сопровождают его в пути, — он скоро, обязательно скоро увидит Меланию. И чем быстрее и дальше уходил он от нее сейчас, тем скорее приближалась их встреча. Неосознанно он понял это еще тогда, при прощании, когда Мелания вернулась. И первый его шаг от нее был шагом к ней. Он не знал, как произойдет их встреча, но верил, ощущал это, как сейчас ощущает ночь, лежа в сыром спальном мешке, как ощущает холод и шелест снега, засыпающего палатку.

«Надо торопиться, — подгонял он себя, — надо торопиться».

Он боялся, что после случая в реке Афанасьич может заболеть, простудиться, например, или, что еще хуже, слегка повредиться умом. Но, как всегда в поле, необъяснимо сработали все защитные силы организма, дед даже не кашлял и вел себя как обычно, вот только больше, чем обычно, оба молчали.

Афанасьич не расставался с ружьем, но с самой Ольховки им ни разу не встретилась дичь. И сейчас все вокруг будто вымерло — ни зайцев, ни куропаток, ни запоздавших с отлетом утиных стай.

«Хоть бы что-нибудь живое пролетело — сова или ворон, — думал Аникей. — Хоть бы лося встретить… хоть бы медведя».

Ничего. Даже следов не видать на свежей пороше. Будто зверья и птицы здесь отродясь не водилось.

«Место какое-то… страшное».

Снег шел мокрый, густой, где-то к полудню он таял, а с вечера шел снова. Орлик искал траву под снегом, копытил, но как-то лениво, неохотно, он худел на глазах. Его подкармливали понемногу, чем могли — сахаром, хлебом, остатками крупы.