Спрут

— Неужели, — сказал он, — неужели вы так несчастны, Хилма, что уже не ждете для себя ничего хорошего?

— Для того чтобы почувствовать себя счастливой, — ответила она, — я должна забыть своего мужа. Но я предпочитаю быть несчастной и помнить его, чем стать счастливой и забыть. Он был для меня всем — в полном смысле этого слова. Ничто на свете не имело для меня значения до того, как я узнала его, и ничто не имеет значения теперь, когда я его потеряла.

— Сейчас вы считаете, — сказал он, — что, вновь обретя счастье, вы тем самым предадите его. Но потом, по прошествии лет, вы поймете, что так быть не должно. Та часть вашей души, которая принадлежала мужу, всегда будет хранить о нем священную память; эта часть принадлежит ему, а он — ей. Но вы молоды, у вас вся жизнь впереди. Грусть не должна портить вам жизнь. Если вы правильно подойдете к этому вопросу, — а я уверен, что так оно когда-нибудь и будет, — это послужит вам на пользу. Вы станете настоящей женщиной, с еще более благородной душой и еще более щедрым сердцем.

— Наверное, вы правы, — сказала она, — такая мысль мне в голову никогда не приходила.

— Я хочу вам помочь, — продолжал он, — как помогли мне вы. Я хочу быть вашим другом и больше всего хочу, чтоб вы не загубили свою жизнь зря. Я уезжаю и, может статься, никогда больше вас не увижу, но воспоминание о вас всегда будет мне поддержкой.

— Я не вполне вас понимаю, — ответила она, — но я уверена, что вы желаете мне добра. Я надеюсь, что, если вы когда-нибудь вернетесь, вы не измените своего отношения ко мне. Не знаю, почему вы так добры ко мне; правда, — и конечно же это так, — вы были лучшим другом моего мужа.

Они еще немного поговорили, и Пресли встал.

— Я просто не в состоянии заставить себя снова пойти к миссис Деррик, — сказал он. — Да и ей это радости не принесет. Пожалуйста, скажите ей это. Я думаю, она поймет.

— Хорошо, — сказала Хилма. — Хорошо, я передам.

Они молчали. Больше, казалось, говорить было не о чем. Пресли протянул руку.

— До свиданья! — сказала она, протягивая ему свою.

Он поднес ее руку к губам.

— До свиданья! — сказал он. — До свиданья! И да хранит вас Господь!

Потом повернулся и поспешно вышел из комнаты.

Но когда он украдкой покидал дом, рассчитывая незамеченным пройти к месту, где оставил на привязи свою лошадь, то вдруг наткнулся на сидевших на веранде миссис Дайк и Сидни. Он совсем забыл, что после сражения у оросительного канала их приютили на ранчо Лос-Муэртос.

— Ну, а как вы, миссис Дайк, — спросил он, пожимая ей руку, — куда думаете податься, раз уж тут все прахом пошло?

— В город, — ответила она, — в Сан-Франциско. У меня там сестра живет, она возьмет к себе Сидни.

— А вы-то как, миссис Дайк? Что вы сами собираетесь делать?

Она ответила ему тихим, безжизненным голосом:

— Я скоро умру, мистер Пресли. Зачем мне дальше жить? Сын мой в тюрьме пожизненно. И для меня все кончено. Устала я, сил у меня больше никаких нет.

— Ну зачем так говорить, миссис Дайк, — возразил Пресли. — Бросьте! Вы должны жить еще долго-долго, до тех пор, пока не выдадите Сидни замуж.

Он хотел ее подбодрить. Но сам знал и понимал, что слова его звучат фальшиво. На лице матери бывшего машиниста уже лежала печать смерти. Пресли чувствовал, что она говорит правду и что он видит ее в последний раз. Обняв за плечи маленькую Сидни, он подумал о том, что и эту семью ждет в скором времени гибель, о том, что жизнь еще одной маленькой девочки будет, подобно жизни Хильды Хувен, с первых же шагов невероятно затруднена и осложнена, поскольку на обеих будет безвинно лежать пятно позора. Хильда Хувен и Сидни Дайк — что ждет их в будущем? Одна — сестра падшей женщины; другая — дочь каторжанина. И тут он вспомнил еще одну девочку — пятнадцатилетнюю Онорию Джерард, наследницу миллионов, избалованную, окруженную любовью, превозносимую до небес, чья единственная забота состояла в том, чтобы не ошибиться в выборе предлагаемых ей судьбой удовольствий.

— До свиданья! — сказал он, протягивая руку.

— До свиданья!

— Прощай, Сидни!

Пресли поцеловал девочку, на миг задержал руку миссис Дайк в своей; потом вскинул на плечи дорожный мешок, сошел с веранды и, вскочив на лошадь, поехал прочь из Лос-Муэртоса, чтоб больше уже никогда сюда не возвращаться. Скоро он был уже на шоссе. Вдали, по левую сторону от него, виднелось несколько строений, принадлежащих раньше Бродерсону. Теперь они перестраивались, чтобы отвечать требованиям современного сельского хозяйства. Какой-то человек вышел из калитки — без сомнения, это был новый владелец. Пресли свернул в сторону и поехал дальше на север, мимо водонапорной башни и знакомой шеренги тополей.

Вот и трактир Карахера. Здесь все было по-прежнему. Трактир — непременная принадлежность любого режима — легко выдержал шторм; как и прежде, под навесом стояли запыленные пролетки и дрожки, и, проезжая мимо, Пресли услышал громкий голос Карахера, как всегда, проповедовавшего войну на уничтожение.