Спрут

«Джульетта» зачихала, последний раз вздрогнула и остановилась перед двумя столбами с грубо сколоченной калиткой — входом на свалку. Из машины вышел мужчина лет сорока, полноватый, с вьющейся шевелюрой. Вид у него был такой же потрепанный, как и у его пиджака.

За калиткой, заливаясь яростным лаем, носились две огромные немецкие овчарки. Раздался свист, и из-за кучи лома показался старичок в выцветшей каскетке с большим козырьком.

— Тихо вы! — пронзительным голосом прикрикнул старичок на собак. — Тихо! — Прищурил водянистые глазки, чтобы лучше рассмотреть посетителя. Тот, чуть осмелев, сделал несколько шагов вперед.

— Черт возьми! — воскликнул приехавший на «Джульетте». — Вот это псы, настоящие звери!

— Да нет, — ответил старик. — Они такие свирепые только к незнакомым. А когда познакомятся — это сущие овечки! — И засмеялся, обнажая беззубые десны. Он был такой худой, что брюки, полощущиеся, как паруса на ветру, казалось, движутся сами собой.

Собаки, перестав лаять, прыгали вокруг, лизали ему костлявые руки.

— А что тебе нужно? — спросил старик.

— Да кое-что для моей машины, — ответил владелец «Джульетты», проводя ладонью по заросшему густой щетиной подбородку. — Она у меня музейный экспонат. Вчера проколол покрышку, а когда менял колесо, потерял диск. Может, случаем у вас найдется подходящий.

— Не знаю, — ответил старичок. — Приезжай попозже, когда будет сын.

— Мне понадобятся еще кое-какие детали, — сказал мужчина, запустив пальцы в свою курчавую шевелюру. — Но их не так-то легко найти, потому что это модель шестьдесят восьмого года. Дедушка, а ты помнишь шестьдесят восьмой год?

— Еще бы! — усмехнулся старик. Он опёрся о калитку и стал вспоминать: — В шестьдесят восьмом студенты устроили революцию. А потом была «горячая осень», когда бастовали рабочие.

— Ох, дед, да ты ходячая энциклопедия! А ты за кого был? За рабочих или за хозяев?

— Я? Я сидел перед телевизором и смотрел на демонстрации, а рядом стояла здоровая фляжка с винцом...

— Да-а, ты, видно, мудрый человек!— сказал мужчина. — Ну ладно, заеду, когда будет твой сын. До скорого!

Он сел в машину, вернулся на Аппиеву дорогу и подъехал к воротам виллы Сорби. Подождал, пока откроют, и въехал на аллею, ведущую к дому.

В гостиной его поджидал хозяин дома со своими приятелями Терразини и Карризи.

Сорби представил:

— Это доктор Маурили. Человек, на которого можно положиться.

Маурили небрежно кивнул им и, не спрашивая разрешения, взял со столика на колесах бутылку с аперитивом, налил себе весьма щедрую порцию. А затем, со стаканом в руке, развалился в мягком кресле, задрав ногу на подлокотник.

— Послушайте, что я вам скажу, — обратился он к ним. — Дело это нехитрое. Я нахожу подходящую типографию, набираю гранки, а потом иду в другую типографию и там печатаю. Типографии лучше всякий раз менять, чтобы избежать неприятностей, проверок. Достаточно тысячи-другой экземпляров. Затем в надлежащий момент мы распространим их среди ответственных лиц — депутатов, сенаторов, генералов, промышленников, некоторых журналистов.

Маурили отхлебнул аперитива, подержал во рту и разом проглотил. Пухлой рукой он непрерывно, как кот, потирал себе глаза и щеки.

— Когда все подготовите, — продолжал он, — сообщите мне. Передадите все данные, сведения, в общем весь компромат, ха-ха-ха!.. А обо всем остальном я уже позабочусь сам.

— Хорошо, — сказал Терразини.

Карризи пока не произнес ни звука. Американец курил сигару, и всякий раз, когда взгляд его падал на Маурили, на лице появлялось брезгливое выражение.

Неожиданно он обратился к Сорби и, указывая сигарой на Маурили, спросил:

— А ты раньше уже использовал этого типа?

— Да, конечно. Последний раз, кажется, в прошлом году.

— Нет, нет, — вмешался Маурили, запуская руку в свою растрепанную шевелюру. — Ровно семь месяцев назад. Помните? По поводу тех трех негодяев, которые катили бочку на ваш банк. Мы их неплохо, ха-ха, приложили! Опубликовали два-три фактика — и сразу заткнули им глотку.

Маурили изменил позу и, предаваясь приятным воспоминаниям, продолжал:

— В тот раз мы использовали листовки. Вот была потеха! Все стены Рима заклеили — их имена, фамилии, участие в спекуляциях, контрабанда, истории с женщинами... Вы просто представить себе не можете! — Он говорил, обращаясь к Карризи. А американец, которому все уши прожужжали про этот самый прекрасный город в мире, чувствовал, что начинает ненавидеть Рим, где живут и процветают такие типы, как Лаудео, Каннито и этот до отвращения говорливый Маурили. Еще один болтун итальянец, проклинал его про себя Карризи.

Маурили осушил свою рюмку и потянулся к вазочке с солеными орешками.

— Ну, — изрядно опустошив ее, спросил он, — кого же припугнем в этот раз?

— Об этом в свое время мы вам сообщим, — сказал Терразини.

— Э, нет! — воскликнул Маурили, перестав грызть орешки. — Мне нужно знать сейчас, от этого зависит, как мне действовать.

Трое быстро переглянулись между собой, как бы советуясь. Потом Сорби сказал:

— Ну ладно, будь по-вашему. Речь идет о Себастьяно Каннито.