Спустя десять счастливых лет

Мой ребенок – наш – не будет знать собственного отца. Слышу крики. Дверь распахивается. Кто-то хватает мою ладонь, кто-то удерживает мои руки. Кто-то укачивает меня, как дитя.

– Олли! – кричу я.

Открываю глаза и вижу маму, которая отчаянно пытается не заплакать. Она отстраняется, однако по-прежнему сжимает мою ладонь. Стоящий рядом доктор велит мне дышать, дышать глубоко. Только тогда я осознаю – все крики исходят от меня.

– Вот ножки, – говорит Сандра.

Смотрю на экран, где она показывает ручки, шейку, изгиб спины. Странно, теперь мне спокойно. Представляю, как Олли надевает очки, щурится на монитор. Слышу, как он говорит, что ничегошеньки не видит, только пятнышки.

– Смотрите, а вот сердце, – указывает Сандра на экран.

Внутри меня живет крошечный мальчик или девочка с бьющимся сердцем, частичка Олли; сражается за возможность быть желанным и любимым.

– Он идеален, – вздыхаю я.

– О, вы думаете, у вас мальчик? – спрашивает Сандра с мягкой улыбкой.

– Интуиция. – Я со слезами на глазах поворачиваюсь к маме. – Кажется, пора тебе начинать вязать что-нибудь голубенькое.

6

Начало июля, две недели спустя после УЗИ, я завтракаю с родителями на кухне.

– Ты же наденешь очки, когда сядешь за руль, правда? – обращается к папе мама, оптимистично одетая в одежду для тенниса.

– Ой, не нуди, – отвечает отец, не отрываясь от спортивной странички газеты. Он ярый фанат Уимблдона и просматривает расписание игр.

Сегодня отец едет в Брайтон, на встречу со своим перекупщиком фарфора, мистером Пулленом. Уйдя на пенсию, отец страстно полюбил фарфор девятнадцатого века. Мама как-то поделилась со мной радостью, что коллекционерство его отвлекает от каждодневных вопросов об обеде. На прошлой неделе папа репетировал передо мной речь для «Содружества старших жен». Очевидно, он произвел впечатление, особенно рассказом о раннем Милтоне с поддельными Севрскими метками и круглыми ручками, которые он так обожает. Однако во время презентации разыгралась целая сцена: пожилая леди свалилась со стула. Приехала «Скорая», но, к счастью, все обошлось.

– Наверное, ты ее слишком разволновал, – предположила я, стараясь не рассмеяться. – Одна из твоих чашечек с блюдцами довела ее до восторженного обморока.

После завтрака убираю посуду в посудомойку. Отец отчитывает меня за то, что я туда сунула ножи с деревянными рукоятками.

– Ничего страшного, – возражает мама. – Они уже старые.

– И кофейные кружки туда совать не надо. – Отец выхватывает ее у меня из рук. – Они от этого тускнеют, понимаешь! – взмахивает он кружкой. – И портятся. О, и бога ради, никогда не ставь туда хрусталь!

– О'кей, хорошо, – бормочу я.

Сообщив напоследок, что вернется как раз к матчу Федерера, папа берет пустой потрепанный чемоданчик и в приподнятом настроении уезжает. А мы с мамой, словно два заговорщика, загружаем кружки и ножи обратно.

– А вот насчет хрусталя он прав, – говорит мама. – Свадебный подарок…

Затем она вручает мне список, говоря, что я окажу ей огромную услугу, если сумею купить продукты для ее званого ужина сегодня вечером, куда я тоже, кстати, приглашена. После клиники лед между нами тронулся, однако про Олли мы так и не поговорили. Мама и папа спрашивают, как я себя чувствую, как мне спалось, какие планы на день, но никто не может заставить себя упомянуть его имя. Еще я заметила, как наши с Олли фотографии исчезли или оказались в других местах. Свадебный снимок, где мы режем торт и смеемся, переехал с каминной полки на подоконник и теперь наполовину прячется за шторой. Фото с нашей помолвки, сделанное на «Лондонском глазе»[2], теперь скрыто за снимком Тодда с близнецами в небольшой лодочке.

– Бекка?

– Да? – отзываюсь я рассеянно.

Мама берет ракетку и жестяную банку со старыми мячиками.

– Мне пора. Занесешь белье в дом, если начнется дождь, ладно?

– Ага, конечно.

Она по-прежнему на меня смотрит.

– Увидимся, – произношу я, наливая очередную чашку чая, а потом сажусь за стол и беру в руки папину газету.

– Осторожно с кружкой, – замечает мама. – Останутся следы на деревянном столе.

Когда за ней закрывается входная дверь, я с облегчением выдыхаю. Наконец-то я одна, и никто меня не отчитывает. Звонит мобильный. Отвечать не хочется, но это Глитц.

– Ну, пока что никто никого не убил, – сообщаю я, когда он спрашивает, как дела. – Как там с Марти?

– Дело идет к разводу. Из-за нее сработала сигнализация. Знаешь, полиция приехала просто невероятно быстро.

Сходив за покупками в супермаркет «Сэинсбериз», где я в основном пряталась между рядами, чтобы не наткнуться на родительских знакомых, я иду в сторону «Мезо Джо». Он располагается на площади, неподалеку от собора. Встречусь с Джо сегодня, покончу с этой необходимостью. Он имеет право знать про Олли.

Я не видела его больше десяти лет. Почему он уехал из Бристоля и ничего не сказал? «Друзья так просто не исчезают, – с болью поделился со мной Олли. – Наверняка что-то случилось».