Спустя вечность

В первое время мне казалось, что немцы соблюдают некоторую осторожность. Гитлер сказал: «Этот народ должен стать нашим другом!» Немцы хотели понравиться норвежцам и пытались добиться популярности. После своих сокрушительных побед и в Норвегии и в прочих странах они чувствовали себя особенно уверенно. По отношению ко мне и многим моим друзьям, как членам, так и не членам НС, они держались покровительственно. Я даже считаю, что и с теми нашими художниками, которые, как говорится, симпатизировали другой стороне, они обращались не слишком сурово.

Однажды Мюллер позвонил мне и назначил встречу в своем кабинете, который находился в здании Стортинга. Там он сообщил, что скоро к нам прибудет высокопоставленное лицо — министр д-р Геббельс приезжает в Осло и выразил желание встретиться с норвежской культурной элитой, особенно представителями театра и кино.

С несколько необычной для него сдержанностью Мюллер спросил, как я считаю, не примут ли мои родители приглашения в связи с этим визитом? Тербовен, хозяин Скаугума, собирался устроить большой прием. Отказ для такого гостя, как Геббельс, был бы весьма неприятен, и поэтому Мюллер просил меня разузнать о настроении родителей до того, как приглашение будет послано. Верный своему обещанию, я позвонил домой, и, насколько помню, родители вежливо отклонили это приглашение.

Сам Мюллер был рубаха-парень, и, думаю, именно потому, что он занимался вопросами культуры, его особенно и в общем-то незаслуженно чернили в прессе после войны. Хотя он не имел никакого отношения к действиям гестапо и никого в Норвегии не судили по его вине.

У Мюллера было румяное добродушное лицо и светлые волосы, живая яркая речь, он обладал чувством юмора, я бы сказал, близкого к народному, и, насколько я понимаю, коллеги и подчиненные его любили. Мне кажется справедливым дать ему сейчас такую оценку. Он занимался культурой и если и предпринимал какие-то действия, то лишь по прямому приказу Тербовена, но особого усердия не проявлял. Я знаю, что примерно в 1942 году он впал в немилость настолько, что предпочел уехать добровольцем на Восточный фронт. Через несколько месяцев он вернулся с искалеченной правой рукой и лицом, перекошенным от осколков гранаты. Он исполнил свой долг перед «фюрером и отечеством» и был рад, что остался в живых. Я встретил его лет через десять после войны, когда ездил с докладами по Германии. Он был представителем крупной фирмы, успешно работал и часто бывал в разъездах — только в Норвегию больше не приезжал. Пока хватит о Мюллере. Потом я еще вернусь к нему, но в другой связи.

Между тем в Скаугуме состоялся прием в честь Геббельса. Воспринимались ли разосланные приглашения как приказ и отказывался ли кто-нибудь от этой чести, мне неизвестно. Но пришли многие. Я не называю имен, однако представителей театра и кино было достаточно, и на большинстве лиц читалось сдержанное расположение и любопытство. Это было в 1940 году, когда Германия побеждала на всех фронтах.

До приезда Геббельса оставалось еще много времени, Тербовен тоже еще не показывался. Высокие господа могли позволить себе прийти попозже. Ну а мы пока здоровались и болтали друг с другом. Немецкие гости были в большинстве, и нас угощали так, как обычно принято на подобных приемах. Мюллер познакомил меня с представителями вермахта и военно-морского флота, которым он, очевидно, симпатизировал больше, чем другим.

Суровое лицо вояки и резко очерченный профиль мало подходили к тщедушной и невысокой фигуре генерал-полковника фон Фалькенхорста, а его необычно мягкое рукопожатие вообще было похоже на женское. Но он улыбался, много рассказывал о военном походе на Польшу, когда испуганные восточные евреи, «in hellen Scharen»[42] наводнили Германию. Дружелюбия к евреям он явно не испытывал, но подчинялся строжайшей дисциплине — приказ есть приказ и должен быть выполнен без всяких оговорок. С окружившими его гостями он разговаривал добродушным довольным тоном, хотя тема была болезненная, и радовался, что увидит фильм, который, как говорили, привез с собой д-р Геббельс. Да, эти старые генералы не знали ничего, кроме своих казарм, штабов и карточных столиков, и наверняка не держали в руках оружия со времен первой мировой войны. Может быть, фон Фалькенхорст в мирное время и посетил один-два концерта или спектакля, но в кино он явно давно не был, и потому возможность посмотреть художественный фильм была для него очень заманчива.

Наконец появился Геббельс. Его хромота была почти незаметна, лицо — вот что сразу привлекало внимание. Вместе с ним пришел Гулбранд Люнде, он был чуть выше ростом, но рядом с загорелым Геббельсом с его ослепительной белой улыбкой Люнде выглядел бледным и вялым. Люнде, когда это требовалось, служил переводчиком, и Геббельс проявлял вежливый интерес к каждому, кого ему представляли. Когда дошла очередь до меня, он заулыбался особенно любезно и сказал, что со мной должен позже поговорить отдельно.