Спустя вечность

«4/6.29.

Письмо пришло, и я посылаю ответ… Пару чаек, которые гнездятся здесь у пристани, донимают вороны. Сегодня я выстрелил в одну из ворон, но расстояние было слишком велико, ворона спаслась, однако чаек я отсюда тоже спугнул. Глупые птицы! Впрочем, через несколько дней они вернулись, и вороны тоже, но я больше не хочу вмешиваться в их жизнь… Недавно здесь побывал Хенрик Люнд и писал меня (уже десятый раз). Фру Люнд тоже была у нас, они вчера уехали. Мне подарили замечательный карандаш с подставкой. Это от одного немца, который живет в Америке… Вилсе опять приезжал сюда и фотографировал все подряд и приедет снова, когда вы с Арилдом вернетесь домой на каникулы и мы все соберемся вместе. Он был в Мюрене и фотографировал там, мы ездили туда на его автомобиле… Теперь весь Гусиный пруд обнесен железной решеткой, Густав и Карл красят дома… Одновременно я пишу письмо и Арилду, прочитайте письма друг друга, я не хочу повторяться… Привет тебе от всех домашних».

Отец ничего не пишет об этом, но и так ясно, что приближался день его семидесятилетия — 4 августа. Люнд и Вилсе развили бурную деятельность, начали поступать подарки, и отец поневоле оказался в центре внимания, хлынувшего на него из ближних и дальних краев. Однако он твердо решил загодя бежать из дома и объявить, что он уехал.

В своей книге мемуаров «Радуга» мама описывает это бегство из Нёрхолма и нашу поездку по побережью Сёрланна до Флеккефьорда и обратно. Я тоже рассказал об этой поездке в биографии отца, в книге «Кнут Гамсун — мой отец».

Вообще-то я не верю, что поздравления со всего мира так уж смущали отца, как он утверждал впоследствии. Во время этого «бегства» он досадовал, что нам приходится соблюдать определенные правила предосторожности, но его смутило бы еще больше, во всяком случае, удивило, если бы общественность проигнорировала эту дату. Кое-что, в разумных пределах конечно, он все-таки считал допустимым. Однако множество как личных поздравлений, так и выражений официальной признательности обязывали отца поблагодарить всех за внимание. Среди присланных подарков была серебряная кружка от Союза писателей, которую он настойчиво отказывался принять.

Думаю, что личные поздравления и приветствия от известных художников того времени и старых друзей были ему особенно дороги. Немецкое издательство поздравило его от имени всего говорящего на немецком языке пространства: они прислали целый том написанных от руки адресов от всех, кто играл значительную роль в духовной жизни Германии, начиная от Томаса Манна и Германа Гессе и кончая Эмилем Нольде^{74}, Альбертом Эйнштейном и Рихардом Штраусом.

Сегодня, наверное, удивляет, как велико было пространство, прямо или косвенно находившееся под влиянием его творчества. Тем не менее, это исторический факт, которому норвежские исследователи пока что не уделили должного внимания, но когда-нибудь, возможно, сочтут достойным специального исследования.

Отец изучил каждое поздравление, каждое по отдельности, рассматривал их, словно не веря собственным глазам, иной почерк был очень неразборчив, но он никогда не просил помочь перевести содержание. Однако он поручил издательству Лангена передать нижайшую благодарность каждому из этих знаменитостей.

После богатого на события лета 1929 года я вернулся обратно в Эурдал, где мне предстояло закончить школу. И чтобы продолжить эту серию писем, таких типичных для отца, я приведу еще несколько, которые свидетельствуют о том, какой заботой он всегда окружал нас, детей. А еще они свидетельствуют об ухудшении здоровья его самого. Мама была в тревоге, врачи говорили, что, по-видимому, операция неизбежна.