Спустя вечность

В Германии, поступив в мюнхенскую Академию искусств, Туре Гамсун одновременно вступает в ряды СС, где целый год его учат «нести службу, маршировать и строиться». Как сына великого писателя его приглашают на партийные празднества в Нюрнберге осенью 1934 г. Ему хочется принять непосредственное участие в эпохальных событиях, происходящих в Германии. Он купается в лучах отцовской славы: знакомится с высшими чинами в министерстве пропаганды, вскоре после начала учебы в Академии его принимают в узкий круг официально признанных художников третьего рейха. Большую часть времени Туре Гамсун проводит на занятиях, и его мало интересует то, что происходит вокруг. Концлагерь под Мюнхеном кажется ему «почти обычной тюрьмой». «А где сидели политические заключенные? К сожалению, мы даже не задумывались об этом, и газеты никогда о таком не писали». Он честно признается, что только после войны осознал весь масштаб трагедии. «Мировой пожар, миллионы убитых, военные преступления, геноцид. Но что мог знать об этом совсем молодой человек? Догадки и знание пришли потом — слишком поздно. А тогда я был участником этого, мне все казалось прекрасным, так оно было и для большинства немцев, пока и у них не появились свои догадки и свое знание — слишком поздно».

Совсем немного времени потребовалось Туре Гамсуну, чтобы понять, почему перед ним так легко открывались все двери в Германии. Немцы хотели через сына войти в доверие к труднодоступному Кнуту Гамсуну, чтобы получить возможность влиять на него. После оккупации Норвегии положение Туре Гамсуна серьезно осложнилось. Он оказался «между молотом и наковальней». Он еще испытывал «старое искреннее расположение к немцам», однако «суровая военная действительность, бесчеловечность и безграничная тупость» оккупационных властей постепенно разрушали его прежние представления. Назначенный немецкими властями в июле 1940 г. советником по вопросам культуры, он делал все от него зависящее, чтобы не играть никакой официальной роли в затеянной ими игре. И все же ему довелось занимать ответственные посты в оккупированной стране, к чему его вынуждало «навязчивое дружелюбие немцев», тогда как со стороны соотечественников он «встречал только враждебность». Однако необходимо отдать автору должное: в меру своих возможностей он старался спасти людей, подвергшихся преследованиям гестапо, шла ли речь, например, о немецком литераторе Максе Тау, или о норвежских участниках Сопротивления. В этом он тоже походил на своего отца, который — это было отмечено и в решении суда — «использовал свое влияние, чтобы облегчить участь политических заключенных или спасти их».

Заключительная часть автобиографии посвящена описанию того, что происходило с семьей Кнута Гамсуна в период с 1945 года и до его смерти в 1952 г. Стараясь не повторять то, что уже было сказано в многочисленных биографических трудах и лишь минимально используя материалы из воспоминаний матери, свой рассказ Туре выстраивает, опираясь на письма родителей. Эти письма добавляют новые бесценные штрихи к «портрету Гамсуна, портрету времени и связи между отцом и сыном». Не случайно эпиграфом к главе выбраны слова из исследования Торкиля Хансена «Процесс против Гамсуна» (1978): «Он всегда был одним и тем же. За это его и покарали. В этом и состоит различие между искусством и политикой»[6]. Автора этой книги, основанной на документальных данных и вызвавшей бурные дискуссии, Туре Гамсун высоко ценил, хотя и не во всем был с ним согласен. В частности, он считал, что Торкиль Хансен, подобно Харалду Григу и некоторым другим чересчур преувеличил влияние матери на отца в последние двадцать лет их совместной жизни.

Письма отца позволяют еще раз вглядеться во внутренний мир Кнута Гамсуна, иногда они служат дополнением и своеобразным комментарием к его триумфальной книге «Ни заросших тропинках», сопоставимой с самыми лучшими его произведениями. В этих письмах предстает человек, который вопреки перенесенным страданиям и полному упадку сил смог сохранить достоинство и незаурядное мужество. «У меня кружится голова, и я шатаюсь, как пьяный, когда совершаю свои дневные прогулки, но я не сдаюсь и не пропускаю ни одного дня», — пишет он сыну после своего возвращения из дома для престарелых в Нёрхолм. Оказавшись на грани нищеты, Кнут Гамсун думает не столько о себе, сколько о детях и внуках, и всеми силами старается защитить их имущественные интересы.

Гамсун и в письмах оставался великим мастером, в нескольких словах умевшим передать состояние души. Вот одно из последних: