Спустя вечность

Прием, оказанный мне Улафом и Дагни в Шерерхофе — одно из самых дорогих воспоминаний той мюнхенской поры. На вокзале в Тегернзее меня встречал юный сын Улафа с огромным сенбернаром, Улаф Андреас, которого мы звали Малыш Улаф. Старый дом Шерерхоф, стоящий на вершине холма, являл собой сказочное зрелище: вытянутый в длину, двухэтажный, ему было пять сотен лет, и он был срублен из толстейших бревен. Тут все было похоже на Норвегию, даже лиственный лес среди южно-немецкого горного ландшафта и баварских озер.

День выдался теплый, на Улафе был только зеленый передник, прикрывавший самое необходимое, да и то не очень. Он был совершенно такой, каким я его запомнил, когда он в моем детстве приезжал к нам в Нёрхолм. Невысокий, загорелый и сильный, с бритой головой, он напоминал одного из Репинских казаков. И был совершенной противоположностью своей изящной и хрупкой жены Дагни, одетой в простое деревенское платье. Это была моя первая встреча с ними в их доме, но далеко не последняя. Живя в Мюнхене, я часто приезжал в Шерерхоф, и до и после войны, я чувствовал, что мне рады в этом самом норвежском доме Верхней Баварии.

Сам о том не подозревая, я приехал к Улафу в очень непростое для него время. И дело не в том, что после гитлеровского переворота его, в числе многих других, перестали ценить как художника и объявили, что у него дурной вкус. Нет, его уважали и чтили все, даже Геббельс, — но не все было благополучно с его политическими взглядами, а это было уже опасно. Однажды он поместил в «Симплициссимусе» сделанный им рисунок Гитлера. Летом 1933 года этот рисунок был извлечен из небытия, и после статьи в газете «Фолькишер Беобахтер» выставка Улафа в «Stätische Gallerie»[33] была закрыта.

Я приехал через год после этого, но его влиятельным друзьям все еще приходилось тратить много усилий, убеждая партийное начальство в том, что Улаф всегда был аполитичен и рисовал карикатуры на всех подряд, у кого были подходящие для этого лица. В конце концов об этом доложили Гитлеру, который махнул на все рукой со словами: «Он художник, и рисует он хорошо».

Но Улаф угодил между двух огней.

Из своего изгнания в Праге его старый коллега по «Симплициссимусу» Томас Теодор Хайне по непонятной причине сообщил, что Улаф Гулбранссон якобы донес на него гестапо, в результате чего Хайне пришлось бежать. Обвинение такого доброго и прямолинейного человека, как Улаф, не лезло ни в какие ворота.

Хайне располагал также письмом, датированным 1933 годом, в котором Улаф, отправив свою карикатуру в редакцию журнала, описывает лицо Гитлера и его политику в крайне нелестных выражениях. И профессору Гулбранссону было очень важно, чтобы этот доносчик был разоблачен. Суть в том, что Хайне подделал год. Письмо было написано не в 1933, а в 1930 году, когда еще существовала свобода слова!

Мне это рассказали, когда я был учеником Улафа. И когда я сегодня читаю забавную, но вместе с тем очень непредвзятую и глубокую книгу Дагни «Das Olaf Gullbransson Buch», я нахожу в ней неопровержимые доказательства против Хайне. Однако яд его лжи уже успел сделать свое дело. Улаф попал в предатели, и от друзей в эмиграции он стал получать письма, в которых они отказывали ему в своей дружбе и доверии. Люди, которых Улаф любил, возвращали ему его необыкновенно остроумную автобиографию — «Это случилось однажды», которая как раз тогда вышла в свет, им потребовались годы, чтобы понять что к чему.

Спрашивается, зачем такой известный художник как Хайне, с которым я познакомился в Норвегии уже во время войны, пошел на такое? Да, я прекрасно понимаю, что он, будучи евреем, ненавидел режим, отнявший у него не только кусок хлеба, но и обесценивший все его достижения на посту ведущего художника в «Симплициссимусе»… Однако направить свою ненависть на друга и коллегу, который всегда помогал ему… Поистине это был один из тех иррациональных поступков, которые порой случались в атмосфере травли, характерной для того времени. Позже Хайне сказал одному из учеников Улафа, художнику Рагнвальду Бликсу, что он никогда не верил, будто Улаф его предал. Но ему так и не простили его поступка.

Прошло пятьдесят пять лет с тех пор, как я познакомился с художниками, которые с самого начала работали в «Симплициссимусе». И я рад, что судьба свела меня с ними.

Высокий, добродушный Эдуард Тёни, уроженец Южной Тиролии, специалист по изображению офицеров и светских дам, жанр, который в журнале всегда был актуальным.

Очень добрый, глуховатый, Вильгельм Шульц. Он никогда не рисовал карикатур, только великолепные жанровые сцены из немецких будней.

Карл Арнольд, может быть, самый «испорченный», горячий и импульсивный, и Франциска Билек, веселая, с живыми карими глазами. Ее переписка с Улафом издана отдельной книгой с потешными рисунками.