Средь сумерек и теней

Здесь трудятся – и дом наполнен шумом.
Но с тишиной могильной сходен гром
Станков книгопечатных. Я подумал,
Что для кого-то ладят нынче гроб.
Настала ночь; и красный свет угрюмо
Наборщику течет на потный лоб.
Как зыбкие огни Святого Эльма,
Усеивают лампы низкий свод.
Над мертвым сердцем лампы – словно бельма…
И все вокруг – пустынно и мертво.

Сие – труды таинственной печатни:

Распространенье душ отверстых, коим
И Заблуждение, и Слава внятны,
И все, что райским оделит покоем.
Когда без колебанья долг исполнить,
Когда любовь умножить беспредельно —
Печатне жизнь подобится, а этот
Печатный цех является кладбищем.
Увы, Скелет сидит со мною рядом,
И леденит любовь мою заране, —
И даже самый мозг, которым мыслю!
Да, это смерть в обличье нищеты
Со мной питалась, и спала со мною.

Да, люди вкруг меня; душа, однако,

Стремится прочь, в такие мчится дали,
Что не догнать, и не связать беглянку —
И без души на свете пребываю.
Огни горят – но мрак во мне; сиянье
На всем; во мне – потемки тайной скорби.
Я бодрствую, – но вскорости усну,
Усну, своею скорбью убаюкан.
Челом склоняюсь на широкий стол;
Свет погасить протягиваю руку —
И гаснет свет; а я не чую мрака,
Поскольку свет во мне самом потух.

Сплю наяву; а жизнь – тысячекратно

Погасший свет и повторенный сон.
Под неизбывной тяжестью чела
Смыкаются беспомощные веки,
Поскольку на челе безмерным гнетом
Лежит кошмар иных существований.
Трудись, печатник – ты готовишь книгу;
Тружусь и я – готовлюсь в мертвецы.

Жизнь – воздаянье; каждый существует

Обмен свершая: взяв – и заплатив.
На хлеб меняю душу; всю до крохи
Уже я роздал – и досель живу?
И если жизнь без хлеба – представляю,
И если тлеет огнь воображенья, —
Ужели ныне, о владыка тьмы,
И на мечту мое отнимешь право?

Настала ночь; и красный свет угрюмо

Блуждающим колеблется огнем;
Угадываю пламя погребальных
Свечей вокруг; и тайный внемлю шепот,
Который на счастливом смертном ложе
Больного облекает в первый саван.
Все зыблется вокруг, струится в пляске
Смятенной, странной – и шумит невнятно.
И чудится – мелькающие руки
Вколачивают гвозди в крышку гроба;
И предстают рабочие – собраньем
Скорбящих на обряде похоронном.
И на вершине жизни, мнится, вижу,
Мертвец живой, – свое же погребенье.

Слагаю сердце скорбное в могилу;

Сквозною раной мне отверзли грудь,
И льется кровь; о подойди поближе,
Прочти слова, начертанные кровью:
«Однажды уязвленный нищетой,
Сей человек еще при жизни умер,
Поскольку нищеты разящий клык
Сочится черным смертоносным ядом».

Когда злодея встретишь, вопроси:

Не в грудь ли нищета ему впивалась?
И если так – пройди, не осуждая:
Несчастный не виновен – лишь отравлен!