Среди гиен и другие повести

Для него все это было радостью и приключением. Не дежурным сексом, который он много лет практиковал как разновидность фитнеса, но именно приключением, сюжетом, игрой… Волнение, которое он испытывал, означало лишь то, что он еще жив и не стар, и сладкое потемнение ее глаз подстегивало в постели.

Она была умницей, в ней жили такт и чувство юмора, с ней можно было молчать и не хотелось убить на второй минуте разговора… В ней была тонна нежности, и когда в кафе она брала в горсть и украдкой целовала его руки и говорила: не отдам, — он отвечал ей весело-снисходительно: держись, девочка, держись крепче…

Но втайне удивлялся, конечно. Все это было так непохоже на то, что Марко знал о женщинах и думал о себе… А о себе он думал, что он порядочный козел, — и чего только ни делали с ним женщины, но рук еще не целовал никто.

Ингрид вытеснила из его жизни дамочек и шлюшек, но ему и в голову не приходило поинтересоваться ее жизнью. Освеженный сеансом нежности, он переключался на другие сюжеты — мало ли интересного в жизни? А она, как наркоманка, подсела на его пальцы, на его запах и начинала умолять о новой дозе через час после расставания.

И они встречались назавтра или через день — и из кафе снова ехали в мастерскую, и он опять не предлагал ей остаться. Чашка кофе — и доброжелательная, но вполне прозрачная пауза. И она понимала: пора. Они спускались в гараж, и он отвозил ее на проклятый угол с лампами.

Это были ужасные минуты — когда он вез ее, уже не разговаривая; когда притормаживал на пристрелянном месте и прикладывался губами к щеке; когда уезжал в свою интересную жизнь, а она должна была идти в мертвое жилище к чужому мужчине…

В эти минуты Ингрид не понимала, кто она.

Май уже прогрел полукружья каналов, и открыла летний сезон женщина, сидевшая по целым дням с книжкой на подоконнике в распахнутом окне на втором этаже в доме напротив. Марко выносил на крыльцо красный складной стул, и они обменивались приветственными взмахами рук…

Полтора месяца прошло с той поездки в Моникендам, когда он, уже успевший привыкнуть к затопляющей нежности, начал обнаруживать перемену погоды. Девушка перестала писать нежные эсэмэски, похожие на повести, и хотя раньше они смущали его и даже раздражали, их исчезновение зацепило самолюбие… При встречах Ингрид курила, глядя куда-то вбок, а то вдруг жадно и пристально заглядывала ему в глаза, словно пытаясь что-то рассмотреть там.

— Что случилось? — спросил он однажды.

И она покачала головой:

— Ничего.

— Муж? — глупо спросил он.

— Не муж, — ответила она.

С Йоханом все обрело каменную ясность уже давно. Когда их траектории в квартире пересекались, они проходили друг мимо друга парой призраков. Несколько раз Ингрид показалось, что в воздухе сгущается электричество, зреет разговор, но история с банком, кажется, отрезала все пути для него самого. Развод Йохан не предлагал — он всегда умел избежать лишних хлопот.

Марко их тоже не хотел.

Ингрид ехала к нему, не понимая: кто она? Но его руки по-прежнему делали ее женщиной — она умирала и воскресала в его постели, и ей было страшно подумать, что это может исчезнуть.

Так прошли май и июнь, а потом что-то сломалось. Не сразу — так дает знать о себе лишний звук в машине, незадолго до того, как полетит карбюратор…

Марко был в отличном настроении в тот день. Чутье и удача не покидали его, и дела шли в гору. Никому не известный югослав, чьи картинки он скупал когда-то чуть ли не на вес и подсадил на контракт, стал полноценным «селебрити»; его имя гремело, и картинки шли теперь очень хорошо. Марко как раз прикидывал, сколько принесет выставка этого Пешича, когда пришла эсэмэска от Ингрид. «Прости, я не приду».

Несколько секунд он смотрел в телефон, пытаясь понять размеры этого «не приду», а потом набрал номер. Номер был отключен.

Весь день он звонил, отвлекался на всякую всячину — и снова набирал номер… Утром проснулся в тревожном раздражении и первым делом нашарил трубку. Номер был мертв.

Два дня он провел в общении с механическим голосом — тот с неизменной вежливостью сообщал о временной недоступности абонента. Марко поглядывал на телефон и все время проверял, включен ли звук. Как идиот, среди бела дня дважды объехал вокруг ее квартала, постоял у места высадки, вволю налюбовавшись ассортиментом ламп и светильников…

Он даже не знал, где она живет!

Марко вспоминал их последнюю встречу, медленно перебирая четки того дня: где-то там было спрятано объяснение, но он его не находил. Все было как обычно: сидели в кафе, делили пополам овощи-гриль — она любила цукини и всегда смешно-деловито выцепляла их с блюда; потом поехали к нему, и в постели все было хорошо, а потом… Да, что-то саднило в этом месте, но он не мог вспомнить, что именно, только чувствовал там дискомфорт, как чувствуют болячку.

Он позвонил приятелю и отменил теннис: ни к селу ни к городу был этот теннис.