Среди гор

Вчера же, после читки газеты на бугре, он вернулся домой повеселевшим, расседлал гнедка и положил перед ним большой сноп клевера. Этого ему показалось мало, он добавил еще и, поглаживая, почесывая гнедка под гривой, заговорил с ним:

— Ну-ка, гнедок, ешь, набивай брюхо! Сена для тебя не пожалею. Когда услышал я черные вести, думал — конец, лишусь я и тебя, придется скитаться пешком, с одной уздечкой на плече… Но сегодня газету прочли нам. Выходит, каждый идет добровольно… Куда народ, туда и мы… Но только тебя никому не отдам, нет, ни за что в жизни!

В дверях он вдруг вспомнил газетную фразу: «…рабочий скот артели подлежит обобществлению…» Поэтому Соке переступил порог нахмуренный и молчаливый.

Ожидая старика, старуха густо настояла чай, приправила его сливками, поставила тарелку с ломтиками топленого масла, а на разостланную скатерть положила хорошо пропеченную на углях лепешку.

— Что ты запоздал, что нового? — приветливо улыбнулась она ему.

— Новостей много, байбиче, из центра прибыла газета…

— Газета? — Умсунай почему-то сразу переменилась в лице. — Что же там говорится? — с беспокойством спросила она.

Старик накрошил в молочный чай кусок лепешки, бросил туда масла и аккуратно, даже с каким-то торжественным видом прихлебывая ложкой, не спеша рассказывал старухе о виденном и слышанном. Он замолкал на время, лишь когда подносил ко рту набухшие в горячем чае кусочки хлеба, и, проглотив их, продолжал говорить задумчивым, глухо дребезжащим голосом, напоминающим расстроенные струны комуза. Это настораживало, беспокоило старуху. Иначе и не могло быть. Не так просто и легко решались эти люди вступить на новый, неизведанный путь жизни. Сколько было за плечами вместе прожитых лет, полных горя, нужды, тяжелого труда! Вот старость настигла, согнула спину, поредели седые косицы старухи, исчез румянец, лицо ее одрябло, покрылось морщинами. Всю свою долгую жизнь шли они рука об руку, уважая друг друга, честно советуясь во всем, в большом и малом, многое испытали, многое перетерпели, но никогда еще эта многотрудная жизнь не сталкивала их с такими сложными вопросами. Ломалась старая, привычная, годами выстраданная жизнь. Теперь они думали, гадали о другом. Что ждет их завтра? Что это за артель такая, никем не слыханная и не виданная? За что надо браться, с чего начинать, чем все это кончится? Трудно даже предсказать, непонятно пока им это дело. Ведь даже при кочевке с одного стойбища на другое надо семь раз проверить, крепко ли связаны вьюки, и потом в пути, глаз не отводя, следить, чтобы вол, нагруженный поклажей, не сорвался со склона, чтобы не побить, не растерять своей утвари. Да, эти простые люди, которые на скользких тропах и бурных переправах молили покровителя кочевки уберечь караван, взывая к могущественным, сверхъестественным силам, сейчас и подавно были в тревожном смятении.

— Ну, а как мы должны собираться в артель? На время весенних и осенних работ или же навсегда?! — спросила было старуха.

Соке неуверенно буркнул:

— Как будто бы навсегда… Но говорят, кто не пожелает, может потом выйти… Оно, конечно, если все, что в газете, — правда, то в артели беднякам, должно, не плохо будет…

— Ой, это еще как сказать! — со вздохом заключила Умсунай, поправляя сползающий с плеча бешмет. Она еще раз вздохнула и еще больше задумалась, словно тихая заводь у плотины: «Кто может угадать наперед: к худу это или к добру? Поживем — увидим!..»

Так думали в те дни не только Умсунай и Соке, но и большинство людей аила. Народ, привыкший веками менять места стойбищ, смело пускаться в путь с вьюками на лошадях и верблюдах, приходил в конце концов к мысли, с которой он часто шел на риск в опасных местах: «Что будет, то будет, поживем — увидим!»

С утра конная бригада, организованная комсомольцами, начала объезд дворов. Слушать газету на улицу вышли все: не только мужчины, но даже древние старухи покинули свои лежанки у очагов.

— Э, если это дело затевает сама власть, то уж ничего плохого для народа тут не должно быть! — говорили люди. — Воля великого — воля аллаха. Против закона идти не станем… Лишь бы были мир и благоденствие народу. Вам-то, ребята, лучше знать, мы вам верим!..

Соке вот уж три дня никуда не отлучался из дома, а сегодня, оседлав лошадь, поехал по аилу, дабы старуха, услышав газету своими ушами, более или менее успокоилась.

— О-айт, апа, пока я жив, никогда не отдам тебя на срамное позорище! — насмешил он старуху, перед тем как выехать со двора. Сейчас он уже несколько успокоился и не боялся, как прежде, услышать еще какие-либо дурные вести. Со встречными Соке громко перебрасывался шутками, приветствиями, и к тому же небо сегодня было необыкновенно голубое и солнце щедро оделяло светом и теплом всех, кто жил на земле. Посмеиваясь от какой-то таинственной радости, словно он держал за пазухой пойманную куропатку, Соке переехал через брод и по дороге нагнал тихого на вид человека, едущего верхом на ходкой серой кобыле. Это был хозяин одинокой семьи из рода Мундуз, жившей особняком неподалеку от Шоорука. Увидев Соке, тот несмело поздоровался: