Среди гор

Как путники на крепких иноходцах, уверенно вступили они на новую дорогу совместной жизни. Потекли светлые и безмятежные дни. Ложью оказались сплетни шушукающей Сурмакан, — прошло много месяцев, а молодая келин оставалась по-прежнему стройной и гибкой. В девушках щеки у ней были румяные, теперь они подернулись нежной белизной, расцвела молодая женщина, приветливая улыбка не покидала ее. Вставала Зайна спозаранку, разжигала огонь, доила корову, кипятила чай. Проворная, работящая, она успевала и по хозяйству обоих домов и учительствовать в школе. Старая Бермет не нарадуется невесткой:

— Вот что значит молодость — все делает чисто, все ей под силу. И ребят успевает учить и дома управляется. Хорошая невестка пришла в наш дом! Дай бог ей здоровья и счастья! Дай бог и материнства!

И вот в эти счастливые, ничем не омраченные дни Сапарбай однажды пришел домой только к рассвету. Долго ждала его молодая жена, и чем больше он запаздывал, тем больше поднималась обида: «Ну, подожди, придешь домой, молодец! Я тебе тогда покажу, как заставлять ждать до рассвета!..»

За ночь она подряд прочла несколько рассказов и сборник лирических стихов и хотела было отложить книгу в сторону, как на дворе залаяла собака. Зайна насторожилась. Послышались шаги, и еще больше раскалилась обида молодой жены:

— Ишь ты, у него хватает еще совести прийти домой. Ну-ну, заходи!

Неслышно отворилась дверь, показался Сапарбай.

— Ты почему еще не спишь, Зайнаш?

«Не гляну на тебя, даже и не подумаю!» — говорила себе Зайна, упрямо склонившись над книгой, но не стерпела, подняла глаза и встревожилась: Сапарбай вернулся домой удрученный и обескураженный, и сразу же в душе ее не осталось ни капельки прежней обиды. Добрая сердцем, чистая душой, как родниковая вода с гор, Зайна не умела держать в себе зла, она сразу же отошла. Ей стало жаль мужа.

— Что так долго? — спросила она.

Сапарбай ответил не сразу: его все еще душила обида.

Обеспокоенная Зайна молча встала и поставила на стол чашку с мясным супом, который она несколько раз уже за ночь подогревала. Сапарбай не имел никакого желания притрагиваться к еде — на душе было тяжело, но не посмел отказаться, — жена ждала, готовила. Он заставил себя съесть несколько кусочков мяса и хлебнуть ложки две бульона.

— Кушай, что ж ты сидишь?

Сапарбай негромко ответил:

— Я наелся, не хочу, Зайнаш.

— Наелся? Ведь с самого утра дома не был. Я ждала, ждала тебя!

— Собрание было.

— Так долго?

Сапарбай, не отвечая, задумчиво смотрел на свет лампы.

— Что, споры были?

— Да нет, ничего не было…

— Поссорился с кем?

Джигит попытался рассмеяться, отвернулся и встал из-за стола.

— Зачем мне ссориться… Постель готова? Давай лучше ляжем спать…

Сапарбай долго не мог уснуть. Как ни старался он скрыть от жены своих переживаний, но иногда украдкой вздыхал, переворачивался с бока на бок. Зайна понимала, что муж не в духе, что ему тяжело, и, чтобы не причинять ему боли, не стала особенно допытываться, но жалостливо погладила его по лицу.

— Спи, спи, родной! Устал ведь, усни! — приговаривала она ему на ухо.

Сапарбай на минуту даже забыл обо всех своих неприятностях и радостно улыбнулся, но все-таки в душе его оставались горечь и обида. Равнодушный к ласкам жены, как чужой, лежал он в постели.

Зайна с упреком отодвинулась.

— Ты что сегодня как камень холодный… Не нравится тебе своя постель… Ясно, нашел другую…

Погруженный в тяжелые думы, Сапарбай ответил тихо, но твердо:

— Ошибаешься, Зайнаш!

— Ну, а что ж тогда?

— Спи спокойно.

— Пока ты не уснешь, я тоже не буду спать.

Утром в семье уже все знали, что в прошлую ночь на собрании Сапарбай был назван «апартунусом». Сначала Саякбай не придал этому никакого значения.

— Э-э, что там говорить, конь на четырех ногах и то спотыкается. Разве может человек на службе не иметь упреков? Всякое бывает на работе: иногда похвалят, в другой раз поругают. Что ж такого, «апартунус» так «апартунус», побудет немного и «апартунусом», что ты так боишься, мать? Это не страшно! — успокаивал он старуху. И все-таки неспокойно было на душе. Старик не усидел дома, сел на лошадь и поехал по аилу, — послушать, что говорят люди. Многие уже знали, что случилось с его сыном, люди ходили угрюмые и растерянные. Хотя Сапарбай никому не обмолвился о происшедшем на собрании, но о выходке Калпакбаева почти всем стало известно.

Саякбай услышал много неприятных, страшных новостей. «Теперь, оказывается, не в счет, добровольно ли ты вступаешь в артель или совсем не желаешь этого, — в артель должны идти все подряд, кроме баев. Вот какой закон вышел. А те, кто не вступит в артель, останутся без земли и воды. Сапарбай сказал по справедливости, но Калпакбаев на него накричал и назвал его «апартунусом». Такое слово, говорят, не к добру!..»

Саякбай не на шутку встревожился, борода его обвисла, и сам он как-то сразу поник и домой вернулся опечаленный. Старая Бермет, уже кое-что узнавшая от судачивших женщин, похолодела при виде мужа и, чуть не плача, спросила:

— Ну что?