Среди гор

— Да и наш Абды тоже говорил об этом. Он вчера ездил на базар по своим делам. Случайно встретил Калпакбаева. Так тот сказал ему: «Моя работа признана правильной. Теперь многих посадят». Боже, сохрани нас, ведь эта собака что ни скажет, так тому и быть! — И Касеин, приподняв голову, выжидающе замолчал. Он как бы говорил этим: «Ну, что скажете? Теперь раздумывать нечего. Дела наши плохо складываются!»

Кто-то среди толпы верховых на бугре уныло пробасил:

— Если работа Калпакбаева признана правильной, то, стало быть, не миновать нам того, о чем повсюду говорили?

Никто не отозвался. Только Карымшак решительно сказал:

— Прилипчивая хворь, пока не доведет до смерти, не отвяжется. Но хороший знахарь и на нее найдет управу… Как ты посмотришь на это, Касеин: я хочу избавиться от этой напасти. Пусть куцеполые активисты хоть стреляют в меня, но я укочую на родовое кочевье своих предков… Буду кормиться диким луком, кореньями, травой, но найду средство против этой хвори. Не веки же вечные так оно будет… Придет время, все утрясется и по-старому будет…

— Это ты дело говоришь, Карымшак! — поддержал его Касеин. — Но одинокая лисица с голоду подыхает. Если на то пошло, забирай с собой свой род… Я тоже подумываю об этом. Неужели у громадного Ала-Тоо нам не найдется места для стойбища?! Жду вот, чтобы снега сошли, а там и двинем…

После этого Касеин, будто вспомнив о чем-то неотложном, быстро повернул коня и ускакал.

— Ну, помоги бог! — проговорил ему вслед Карымшак и, подобрав поводья, тоже собрался уезжать. Через минуту толпа разъехалась в разные стороны.

В эти дни аил охватило глубокое, упорное молчание. Никто ни на что толком не отвечал, люди уклонялись от встреч друг с другом, а если и встречались, то угрюмо молчали, обмениваясь лишь короткими, неопределенными фразами. Эта глухая замкнутость людей особенно бесила Шарше. При каждом удобном случае он, озлобленно ругаясь, пытался вызвать народ на откровенность.

— Думаете, я не знаю, о чем вы помышляете? — кричал он. — Вам по душе враждебная агитация баев-манапов. Это для вас слаще меда. Ждете, что распустят артель, и сейчас же посматриваете на перевал: хотите увильнуть от закона в горы! Знаю я вас как облупленных, — хотите, чтобы меня из-за вас угнали в Сибирь! Но предупреждаю, никому пощады не будет. Кто пойдет за кулаками, тому один путь — в подвал!

Но сколько бы Шарше ни грозился, все это было впустую. Наоборот, его угрозы только усиливали безмолвное озлобление, молчание людей говорило об их непримиримом упорстве: «Делай со мной что хочешь: хоть облей с головы до ног керосином и сожги — не побоюсь!» Это была плохая примета: не только кулаки, баи и зажиточные хозяева, которым угрожало раскулачивание, но подчас и бедняки раздраженно поговаривали: «Чем лишиться скота и слушать болтовню Шарше, лучше умереть!» «Если у одной коровы сломается рог, то боль свербит у тысячи коров», — говорит киргизская пословица. Пережитки патриархально-родового уклада туманили головы людям. Их власть сказывалась особенно в эти дни, полные тревоги и смуты. Когда Касеин не без умысла говорил: «Если мы позволим угнать из аила нашего святого старца Кике (Киизбая), то грош нам цена. Лишившись Кике, мы лишимся нашего родового знамени, мы будем опозорены на весь народ, лучше пусть смерть унесет нас!» — то не только баи и влиятельные люди рода Эшима, но и оборванные однолошадники-эшимовцы зажигались гневом. В такие минуты они готовы были по первому слову Касеина сделать все.

«Кому мы угодим, если дадим угнать наших аксакалов Шоорука и Бердибая? Советская власть нам за это награды не даст!.. Где это было видано, чтобы сыновья оставляли без защиты своих отцов в возрасте пророка? Такого никогда не бывало в нашем роду, и, если мы позволим забрать наших почтенных старцев, нас проклянут отцы и потомки. Кто чтит дух родоначальника нашего Батыра, тот не должен стоять в стороне. Умирать — так всем в одной яме, жить — так всем на одном пригорье!» — говорил Саадат в кругу своих родичей. Батыровцы при этом все без исключения выражали свое недовольство активистами аила и клялись не оставлять в беде своих единоплеменников. На что уж были независимы Соке и Саякбай, но даже и те склонялись к этому. «Времена наступили такие, что неразбери-поймешь. Кто его знает, как тут быть: повернешь вправо — бык подохнет, повернешь влево — телега сломается! Такое творится на свете, что и ума не приложишь!» — недовольно поговаривали они.

И вот в этот момент, когда аил примолк, затаив в себе смятение, страх и злобу, из волости вернулись Самтыр и Сапарбай. Вместе с ними приехал в аил Исак Термечиков. Приезд Термечикова оказался полной неожиданностью для Касеина и Карымшака. До этого они уже обработали народ. «Разбирайте скот, что сдали и общину. Разбирайте его по домам, и все тут! Пусть попробуют насильно заставлять нас собраться в артель! Советская власть сама дала нам свободу, и никто не посмеет ее отменить. Как хотим, так и будем жить!» — подстрекали они своих близких, а те, в свою очередь, других.