Среди горных братьев Мексики

— Не совсем таков, как вы ожидали, да? — сказал он, ухмыляясь. — Да, я не особенно красив, Роберт, это неоспоримый факт. Но в конце концов это только род маски. Если бы мое лицо выказывало все достоинства моего характера, то все девушки умерли бы от любви ко мне, — добавил он шутливо.

Роберт невольно рассмеялся.

— Сознаюсь, что я почему-то представлял вас себе совсем иным. Кроме того, кондуктор сказал, что вы в (Служебном отделении, потому я и искал вас около этого вагона.

— О, я перебрался вперед, к паровозу. Я принципиально против того, чтобы находиться в хвосте шествия.

— Почему вы не сообщили мне о своем приезде?

— А почему вы не встали до завтрака? Я безуспешно пытался добраться до вас, чтобы сообщить эту новость, прежде, чем провода будут заняты. Мой заместитель приехал с товарным поездом, вот я и вскочил на поезд и стою теперь перед вами.

— И я страшно рад видеть вас, — сказал Роберт.

Им некогда было поговорить, пока не ушел товарный поезд, зато после его отхода они имели в своем распоряжении добрых три часа, — оба молодых человека прекрасно использовали их. Ларри показал письмо Скотта. Роберт прочитал выдержки из Прескота, и через самое короткое время мечты о Мексике унесли их далеко из Плейнфильда.

— Я не остался бы здесь и ради самого блестящего повышения. Теперь мне даже кажется смешным, что я так сильно огорчился. Да ведь это самое лучшее, что могло со мною случиться.

— Да, да, — сказал Ларри. — Не было бы счастья, да несчастье помогло, не так ли?" Самое нелепое в нашей жизни то, что мы не всегда понимаем наше счастье.

— Вот именно. И это происходит оттого, что не всегда найдется добрый товарищ вроде вас, который указал бы на это.

— Ну, конечно. "Две головы лучше одной", — так сказал двухголовый мальчик, подписывая условия с паноптикумом на хорошую сумму. Но теперь я был бы рад, если бы вы мне что-нибудь рассказали о своей собственной жизни. Кто вы сами, Роберт?

— Я сын деревенского учителя, который намеревался сделать из меня юриста. Он уже готовился отправить меня в Гарвардский университет, когда внезапно умер. Мне тогда было четырнадцать лет, и его смерть покончила все мои надежды на высшее образование. Затем один из моих дядей предложил взять меня на свой дровяной склад. Он предлагал мне три доллара в неделю содержания, на котором я должен был прокормиться, одеться и обуться. Мой рабочий день продолжался от семи часов утра до девяти вечера. Полагаю, что я был неблагодарным, — во всяком случае так думал мой дядя, когда я через две недели сбежал от него. К этому времени я познакомился с железнодорожным агентом, который в то же время был и телеграфистом и приемщиком багажа. Это был простой, добродушный человек, который сразу мне очень понравился. Он нуждался в помощнике, но дорога отказала ему в этой просьбе, и он согласился даром обучать меня телеграфному делу, если я помогу ему с приемом багажа и грузами. В это же время я устроился на зерновом элеваторе, получая за работу обед и ужин. Заведующий элеватором не только облегчил мне работу, но взял меня прямо в свою семью, где со мной обращались, как с сыном. Его жена была настоящей матерью для меня. Свою мать я почти не знал, — она умерла, когда я был совсем маленьким. Самой трудной из моих работ было откидывание зерна во время погрузки вагонов. Если вы’ никогда не пробовали делать это, то, вероятно, не знаете, что значит настоящая работа. Это во много раз труднее, чем пересыпать уголь, — я ведь пробовал и то и другое… Чтобы закончить мой рассказ, могу только добавить, Ларри, что я выучился телеграфному делу, получил место телеграфиста и с тех пор пробыл на нем по нынешний день. А теперь повторяю ваш вопрос: кто вы сами, Ларри?