Поздно ночью моя приятельница еле-еле добралась домой в самом жалком состоянии, с вывороченной от наклонений и подниманий тяжелой лопаты поясницей, с распухшими и окровавленными ногами и ладонями рук и, что было самое ужасное в то время, с совершенно истерзанными ботинками, ибо мускулы, кости и нервы были свои некупленные, а обувь… Но зато она принесла фунт плохо испеченного, с соломой и песком хлеба…
Описываю все это со слов моей приятельницы.
Другой случай я наблюдал лично. Было лето. Я возвращался в "Метрополь". Я был утомлен, а потому, прежде чем подняться к себе в пятый этаж, note 226
присел передохнуть на одну из скамеек, стоявших в сквер против "Метрополя". Я обратил внимание на группу женщин, которые топтались и суетились неподалеку от меня с лопатами, мотыгами и граблями, подчищая дорожки, клумбы с цветами и пересаживая растения. Это была нетрудная и, в сущности даже приятная работа. Но тут же находился надсмотрщик - красноармеец с винтовкой и штыком, — здоровый и распорядительный парень. Он все время покрикивал на работавших… И вдруг он с ружьем наперевес бегом бросился к присевшей женщине. Это была молодая девушка в легком, заштопанном, но чистеньком белом платье…— Ты что это, стерва, села? — накинулся он на нее. — А? Вставай, нечего тут!…
— Я, товарищ, устала, села передохнуть, — отвечала девушка.
— Устала! — грубо передразнил он ее. — Уу, шлюха (площадная ругань) небось… а тут устала!.. Марш работать, бл… окаянная, загребай, знай, траву, — грубо хватая ее за руку и сдергивая со скамьи, кричал солдат. — А в Чеку не хочешь, стерва?… это брат у нас недолго!..
Меня взорвало и, хотя это было неблагоразумно, ибо я мог повредить девушке, я вмешался. Но и вмешиваясь, я не должен был подрывать авторитет власти в глазах «буржуев". Я подозвал красноармейца и стал ему выговаривать так, чтобы не слыхали «буржуи". Мой начальнический тон сперва огорошил его, но вслед затем он яростно накинулся на меня:
— А ты, что за указчик, чего суешься куда не спрашивают?.. Я, брат, сам-с-усами.. Нечего, note 227
проходи, а то я тебя живым манером предоставлю в Чеку клопов кормить!..Я вынул свой партийный билет, разные удостоверения, из которых видно было, что я заместитель народного комиссара и предъявил их ему. Он испугался и униженно стал просить меня "простить" его… Я пригрозил ему товарищем Склянским (помощник Троцкого), который жил в "Метрополе" и с которым я был знаком, потребовал от него его билет (удостоверение), записал его, ту часть, в которой он служил, и его имя. Пригрозив и настращав, сколько мог и умел, я поднялся к себе в "Метрополь" и из окна наблюдал за этим красноармейцем, и видел, как он стал услужлив в отношении «буржуев"… А меня взяло раздумье, хорошо ли я сделал, вмешавшись в дело? Ведь этот красноармеец имел тысячу возможностей выместить полученный им от меня нагоняй на беззащитных людях… Да, читатель, было страшно вмешиваться в защиту бесправных людей, не за себя страшно, а за них же…
Я ограничиваюсь описанием этих двух случаев из практики трудовой повинности. И, кончая с этим вопросом, лишь напомню читателю, что при исполнении этой трудовой повинности, творились "тихие" ужасы человеконенавистничества и издевательства. Мне рассказывали о тех поистине ужасных условиях, в которых работали люди, командированные ранней весной в примосковские леса для рубки и заготовки дров, где они проводили под открытым небом в снегах и грязи, плохо одетые и измученные всеми лишениями своей бесправной жизни, и скудно питаемые, целые недели… А советские газеты устами своих купленных сотрудников, описывая эти лесные работы, захлебываясь от note 228
продажного восторга, рисовали весенние идиллии в лесу, настоящие эльдорадо… "Настроение у работающих бодрое, все полны энергии, все охвачены сознанием, что творят великое дело — дело строительства социалистического строя!…" — надрываясь кричали эти поистине "разбойники пера"…XVI
Я уже говорил выше о моей партийной работе (см. гл. XIV) в ячейке "Метрополя". Надо упомянуть, что партия в лице ячейки все время наседала на меня, стремясь использовать мои силы и мой опыт, как старого партийного работника, в разных направлениях. И, если бы я не сопротивлялся, я был бы втянут в эту "работу" по уши, так что для чисто советской деятельности у меня не оставалось бы ни времени, ни сил. Но, оставляя в стороне всякого рода принципиальные соображения — они завели бы меня очень далеко — скажу, что вся партийная работа, как читатель видел из краткого описания того, что мне приходилось делать, проходила, как и сейчас проходит, в какой то постоянной истерике.