Среди людей неименитых. Воспоминания современника

Я рос тщедушным и слабым ребенком – на уроках физкультуры, когда нас строили по росту, все годы я стоял в шеренге самым последним. Нас воспитывали под лозунгом: «Дети – цветы жизни», но если б знали вы, как глупы, мстительны, а, порою, жестоки эти «цветочки»! Девчонок в то время в школе не было (совместное обучение ввели много позже, где-то в пятидесятые). А там, где одни пацаны, там обязательно драки и выяснение отношений – закон стаи: «struggle for life» – борьба за жизнь по Дарвину. А маленьких и слабых всегда бьют. «Мал клоп, да вонюч!» – гласит народная мудрость. Был у нас в классе Лева Плоткин, туповатый парень с покатыми плечами, длинной шеей и плоским носом. Все звали его «гусем». Обидел меня Лева, а я на доске нарисовал мелом гуся, и когда учитель, увидев на доске мой «opus», строго спросил: «Это что такое?», – весь класс дружно рявкнул: «Лева Плоткин!». На перемене Лева сильно поколотил меня.

Поскольку мальчонка я был наблюдательный, подметив что-то смешное в своих сверстниках, я довольно похоже передразнивал их, за что и окрестили меня «Мартыном». Когда меня так обзывали, я лез в драку, но всегда бывал бит. А если дома жаловался, то отец еще и ремнем угощал.

Однажды во дворе поссорился с каким-то незнакомым мальчишкой. Он ударил меня и побежал. Я погнался за ним. Пока я его догонял, он остановился, поднял с земли кирпич и с двух шагов запустил мне его в рожу. Домой пришел – вместо лица кровавый блин. Отец еще добавил ремнем – не связывайся со шпаной. Он рассказывал, что в детстве его лягнула лошадь, а его бабка, вместо того, чтобы пожалеть мальца, отходила его еще вожжами, приговаривая: «Это ведь лошадь, а не кошка!») Эти методы воспитания он практиковал и на мне. Так что какое-то время я испытывал «комплекс неполноценности» – в школе бьют, во дворе бьют, дома бьют, а жаловаться не велят.

Но годам к пятнадцати это вдруг сразу прекратилось в связи со следующим случаем. Была у нас в классе тройка крепких ребят: Женька Горелов, Мишка Филатов (Филька) и Колька Сеземан. Последний был у них «паханом»: закоренелый второгодник, очень рослый парень, а помимо этого занимался боксом. Ребята сидели на «Камчатке», т. е. на задних партах и пили на уроках втихаря из плоских флаконов из под духов «Красная Москва» коньяк (нагляделись ковбойских фильмов, где Кларк Гейбл и Гарри Грант пьют виски из фляжек). Сеземан – его за великовозрастность звали «Дед» – меня шпынял особенно часто, поскольку я его авторитет не очень-то признавал. Как-то я окрысился на него и сказал: «Набить бы тебе рожу!» – «Может быть, стыкнемся?» – предложил он. Это значило, что после уроков в садике за школой надо было драться один на один. По правилам: лежачего не бьют, до первой крови. «Можно», – сказал я. Я отдавал себе отчет, что он на голову выше меня и намного тяжелее. Но, во мне так много накопилось обиды, что было все равно. Конечно же Колька отметелил меня «в лоскуты», но мне удалось тоже пару раз врезать и засветить ему под глазом очень приличный фингал. На другой день все в школе спрашивали: «Кто это Деду такой фартовый фонарь сработал?» – «Говорят, вроде бы, Мартын, хотя вряд ли». С тех пор меня больше никто не трогал в школе. Да и, хватит, я уже начал на девчонок из соседних школ засматриваться.

А во дворе все шло по-прежнему. Проживавший когда-то с нами в бараке вор Женька убежал из тюрьмы и приехал к своей матери, нашей соседке по коммуналке, – тете Дусе. Его уже ждал там участковый милиционер дядя Вася. Ночью его скрутили со стрельбой, матом и дикими воплями и отправили назад досиживать срок, накинув еще лет пять за побег.

А еще в нашем бараке жила еврейская семья: Наум Абрамович и Роза Ароновна Новак (мы, дворовые пацаны, знали, что племянник Розы Ароновны – Григорий Новак, живший в Киеве, – был известным тяжеловесом-штангистом, чемпионом СССР, а впоследствии «звездой» советского цирка). Роза Ароновна говорила про него: «Он очень здоровый, наш Гришка, но животом болеет, у него „отрижка“». Видимо, она имела в виду изжогу от чрезмерного употребления горилки.

Наум Абрамович работал в швейной мастерской, а по ночам «еще немножечко шил на дому». Через тонкие стены барака было слышно, как часов до двух ночи стрекотала швейная машинка, и соседи регулярно писали на него жалобы-заявления, что мешает им спать. К нам часто приходил «фин». После его визита Роза Ароновна всегда плакала. Мне объяснили, что «фин» – это финансовый инспектор и что он в очередной раз оштрафовал Новаков «за подпольную работу на дому».

У Розы Ароновны и Наума Абрамовича было двое сыновей: старший Володя и младший Арон. Володя за какие-то махинации сел в тюрьму, а Арон вернулся с фронта с перебитой осколком рукой и орденом Красной звезды. Мне, шестилетнему огольцу, он давал его потрогать.

Когда братья напивались и дрались на коммунальной кухне среди керосинок и примусов, Арон кричал: «Володя, ты не еврей, ты жид, Володя, ты позор нашей семьи!» Тридцать лет спустя я услышал у Высоцкого: «Эх, Киська, мы одна семья: мои – безвинно павшие, твои – безвинно севшие…»